Виктор Злобин - Уголовное дело Бориса Савинкова

Я ехал туда в уверенности, что там люди воодушевлены теми же чувствами, как и я, т. е. прежде всего чувством глубокой любви к моему народу и к моей стране. Но, когда я приехал туда, я увидел, что люди, собравшиеся там, лично на меня, например, смотрели как на врага, потому что я всю свою молодость провел в борьбе с царем. Меня сейчас же окружили контрразведкой, за каждым моим шагом начали следить. Я был окутан паутиной всевозможного обмана и всевозможной лжи. Дело дошло до того, что они начали устраивать на меня покушения. Ко мне на квартиру пришел артиллерийский офицер для того, чтобы меня убить, но, когда мы остались с ним с глазу на глаз, он побоялся поднять оружие. В разговоре со мной он сознался, что был послан меня убить и просил только об одном, чтобы я не давал хода этому делу. Я рассказываю этот маленький эпизод для того, чтобы показать вам ту атмосферу, которая была надо мной. Если к этому прибавить: пьяные патрули на улицах, пьяные «боже, царя храни», разделение добровольцев на «алексеевцев» и «корниловцев» и, еще раз повторяю, всевозможные интриги и ни малейшей мысли о родине, то вы поверите мне, если я вам скажу, что оттуда я уезжал с глубоко стесненным сердцем. Я уже тогда был отравлен мыслью о том, что из этого ровно ничего не будет. Еще раз говорю, что много-много раз потом я глубоко сожалел, что не имел возможности сосредоточиться на этих впечатлениях.

Я уезжал оттуда после многих бесед как в Донском правительстве, так и в Донском гражданском совете. Формально на бумаге я достиг некоторого результата. И Каледин, и Алексеев, и особенно Корнилов на словах соглашались со мной, что необходимо опереться на крестьянство и реорганизовать Донской гражданский совет на началах демократии. Но все это были слова, а фактически что они сделали? Они сейчас же предложили мне не более не менее, как вернуться в занятую уже вами Москву, в занятый уже вами Петроград. Для меня было ясно, что, давая такое поручение, они очень рассчитывали на то, что вы меня вскоре поймаете и тут же расстреляете.

Почему же я тогда пошел к Каледину и к Корнилову? Что же мне было делать: один бороться я не могу. В эсеров я не верил, потому что видел их полную растерянность, полное безволие, отсутствие мужества… А кто боролся? Да один Корнилов! И я пошел к нему.

Когда я уезжал, в мою память врезалась незабываемая картина, которая надолго осталась передо мной. Это мое последнее впечатление о Доне. Я с Алексеевым и его молодым адъютантом-офицером вышли вечером после какого-то совещания. Вдруг из темноты появилась какая-то фигура со штыком и замахнулась на Алексеева. Я помню, как молодой офицер бросился на него, как кошка, схватил за горло и повалил. На вопрос Алексеева, кто вы такой, он ответил: я доброволец офицерского полка, в патруле. Вот этот офицерского полка доброволец в патруле в пьяном виде замахивается винтовкой на своего главнокомандующего. Вот с чем я там встретился.

Председатель . — Состав совета был недемократический?

Савинков . — Совершенно недемократический.

Председатель . — Председателем был Алексеев, и Корнилов тоже был?

Савинков . — Да.

Председатель . — Струве входил?

Савинков . — Да.

Председатель . — В качестве кого?

Савинков . — Я не могу дать ответа на этот вопрос, потому что и для меня было неожиданностью, что я увидел там Струве. Я тоже себя спросил: а почему тут сидит Струве? Помню еще, что входил один из редакторов «Русских Ведомостей», Белоусов.

Председатель . — А Федоров, бывший министр промышленности?

Савинков . — Федоров, кажется, был.

Председатель . — Но все не казаки?

Савинков . — Нет, не казаки… Но мог ли я один бороться? Я не чувствовал в себе такой силы, значит, надо было куда-то идти, заключать какой-то союз. Вы скажете, что это было наивно с моей стороны. Я сам глубоко сожалел об этом, но кто сказал «а», тот должен сказать и «б». Я сам сожалел, что так наивно верил в то, что эти господа генералы действительно любят Россию и будут искренно за нее бороться. Оттуда я уехал и начал работать самостоятельно в связи с ними. Оторваться от них я боялся, — я не отдавал себе полного отчета в том, что там происходит. Прошу не забывать, что сейчас ретроспективно об этом говорить не трудно, но тогда, когда свистела буря и валился бурелом, я разделял заблуждение многих.

Председатель . — Когда вы уехали с Дона?

Савинков . — Я уехал с Дона в середине января 1918 г.

Председатель . — Какое получили задание и от кого?

Савинков . — От Донского гражданского совета я получил задание переговорить с некоторыми лицами, ну… с Плехановым, о том, что, может быть, они войдут в Донской гражданский совет.

Председатель . — С Плехановым?

Савинков . — Да, с Плехановым.

Председатель . — А еще с кем?

Савинков . — Если не ошибаюсь, с Чайковским.

Председатель . — А из монархистов с кем?

Савинков . — Из монархистов ни с кем, я получил задание соответственно моей бумажной победе.

Председатель . — Эту миссию вам удалось выполнить?

Савинков . — Нет, нет. Мне эту миссию совершенно не удалось выполнить. Плеханов тогда умирал, Чайковского я не видел. К тому же мне тогда стало яснее, что оттого, что там будет Плеханов или Чайковский, ничто не изменится.

Председатель . — А кто же придумал привлечь именно Плеханова?

Савинков . — Я, конечно.

Председатель . — И возражений против этой кандидатуры не было?

Савинков . — Конечно, были длинные разговоры, но я уже вам сказал, что некоторая бумажная победа у меня была.

Я поддерживал кое-какие сношения с Доном и начал создавать ту организацию, которая потом называлась Союзом Защиты Родины и Свободы, и начал организацию муромского восстания.

Председатель . — Когда вы приехали в Москву, вы наткнулись на какую-то готовую организацию?

Савинков . — Нет, это не совсем верно. Какие-то гвардейские и гренадерские части были объединены, но с ними я никакого дела не имел, потому что знал, что они были подчинены некоему правому центру, определенно монархическому. Я полагал, что борьба с большевиками совершенно необходима и что в этой борьбе надо попытаться объединить все антибольшевистские силы, за исключением явных монархистов. Я думал, что нам, демократам, надо бороться в союзе с добровольцами, потому что если мы будем бороться порознь, то нас разобьют очень легко, а также для того, чтобы не доставить добровольцам первого места, когда вы будете побеждены. Вы не забывайте, что я говорю о 1917 г., когда это заблуждение было у многих. Может быть, и среди вас были тогда такие люди, которые не знали, победите вы или нет. Россия тогда разделилась на две части: одни были за вас, другие — против вас; одни верили в вашу победу, другие не верили. В этот период я был из тех, которые в вашу победу не верили. Я полагал, что в противовес правому центру, о котором я упомянул, надо учредить единый национальный центр, куда вошли бы и левые, и умеренноправые, все стоящие на платформе учредительного собрания. Отсюда и началась организация Национального Центра. В левый центр входили и эсеры, энэсы, левые кадеты, которые также входили и в Национальный Центр, а правый центр был монархическим. Они прямо говорили, что они против учредительного собрания. Я входил в Национальный Центр, который стоял на платформе объединения всех борющихся антибольшевистских сил, кроме монархистов. Программа образовавшегося Союза Зашиты Родины и Свободы была довольно элементарна и сводилась, главным образом, к вопросу об учредительном собрании. Мы стояли на той точке зрения, что наше дело — расчистить путь народу, а не навязывать ему своей власти. Мы стояли за то, чтобы власть эта была осуществлена, если хотите, своего рода диктатурой.