Анатолий Терещенко - Отряды зафронтовой заброски

— Ну, тогда с Богом. Больше задерживать не смею, как говорится, — за работу.

Один из руководителей Наркомата госбезопасности УССР Иван Данилович Сидоров уже несколько дней подряд изучал накопленный фактический материал, связанный с показаниями засланной и разоблаченной гитлеровской агентуры.

Время было напряженным — сутки спрессовывались в один сплошной рабочий день: ранний приход на службу, папки с аналитическими справками, короткое время на обед, и снова за стол с кипой новых бумаг. Часто приходилось возвращаться к заявлениям бдительных граждан. Он внимательно перечитывал страницы отчетов партизанских разведчиков, протоколы допросов пособников врага: агентов, диверсантов, террористов, старост, полицаев и прочих предателей.

Снова и снова он вглядывался в оперативную карту, которая занимала почти всю стену небольшого кабинета, рассматривая десятки условных обозначений и цифр. Будто живые свидетели они рассказывали, откуда и куда была заброшена фашистская агентура, ее конкретные установочные данные и клички. Указывали пути их продвижения, даты и места задержания, документальной оснащенности и диверсионно-шпионской экипировки.

От пунктов высадки лазутчиков тянулись жирные черные нити через линии фронтов далеко на Запад к их разведывательно-диверсионным центрам.

Одна из таких линий упиралась в крупный польский город Люблин, где по предположению полковника и согласно показаниям задержанных агентов должна находиться гитлеровская спецшкола. Однако точного адреса этого шпионско-диверсионного гнезда он тогда не знал. Так вот на конце этой черной линии стоял жирный вопросительный знак. Он словно указывал хозяину кабинета о важной неразрешенной проблеме.

«А чтобы разорить это гнездо, надо знать, кто стоит за этим диверсионно-шпионским центром, что за птенцы там сидят за столами, и какие пакости они готовят войскам, — рассуждал оперативник. — Сейчас главное найти нужных людей, способных решить задачу разведки, а если повезет, то и уничтожения этого фашистского гнезда…»

Ровно через пять дней Иван Данилович предоставил генералу Савченко обобщенную справку. В качестве приложения к ней прикреплялся план агентурно-оперативных мероприятий с предложениями заброски в тыл двух опытных разведчиков в один из омсбоновских партизанских отрядов, действующих в районе Люблина.

На следующий день Сергей Романович снова беседовал с полковником Сидоровым. Генерал сообщил, что Москва, в частности Павел Анатольевич Судоплатов, дает согласие на проведение операции с отправкой в партизанский отряд имени Железняка, действовавший на территории Польши, в Залещанских лесах, двух опытных разведчиков: майора Александра Пантелеймоновича Святогорова и капитана Анатолия Григорьевича Коваленко…

В кабинете полковника Сидорова было тихо. Оперативному дежурному он приказал найти названных офицеров и направить к нему. Затем Иван Данилович, немного ослабив поясной ремень, портупею и расстегнув верхнюю пуговицу стоячего воротника гимнастерки, поднялся из-за стола. Он тихо подошел к большому окну и открыл одну из створок. Свежий майский воздух, напоенный запахами сирени, хлынул в его небольшой кабинет. Из окна хорошо были видны бело-розовые свечи киевских каштанов, которые по-особому украшали древний город.

Вдруг над высоченными деревьями полились могучие, малиновые звуки сохранившихся киевских колоколов близко расположенной церкви. Они лились со звонницы через отворенное окно и как-то незаметно завладели всем его существом. Наплыли воспоминания далекого детства, когда бабушка водила его в храм на Литургию на Пасху. Звук этих колоколов напоминал угасшие голоса колокольни из детства, разрушенной вместе с храмом в конце двадцатых годов.

«В этом набатном звоне есть что-то торжественное, зовущее на благое дело, — размышлял офицер. — Колокольный малиновый звон развивался в России как народное искусство, как своеобразный музыкальный эпос нашего народа. Не зря иноверцы боролись с верой, храмами и колоколами. Разрушали в первую очередь звонницы. Вина пастырей в том, что их глас не услышал народ. Значит, плохо работали, а порой и компрометировали себя земными грехами. А уж при ненавистном царизме последних лет жирели и считали себя чуть ли не наместниками Бога на земле. Колокольный звон способен отогреть души людей, замерзшие на войне. Недаром Сталин, в отличие от Ленина, стал снисходительней к православию и обратился в начале войны к народу по-христиански — братья и сестры!..»

Мысль о колоколах испарилась из сознания так же быстро, как и пришла. Легкий весенний ветерок зашелестел бумагами на столе, парусами надул шторы, пробежал по толстому красному ковру с незамысловатым зеленым узором. Палас покрывал почти весь пол, сложенный из дубовых и кленовых дощечек, закрывая прекрасный паркетный узор. Он иногда даже сожалел, что этот пылеулавливатель — огромное ковровое шерстяное изделие, перечеркивает произведение искусства из дерева.

Полковник посмотрел вверх на небо. Под синим, небесным куполом медленно проплывали легкие снежно-белые, как лебеди, облака. Где-то над городом послышался гул пролетающих тяжелых самолетов. Это ровным строем шли наши бомбардировщики в западном направлении. Они несли майские «горячие подарки» упорно сопротивляющимся гитлеровцам.

«Скорее бы закончилась война… Бойцы — солдаты, офицеры и генералы, а с ними и партизаны, устали уже — хочется всем домой, к своим очагам, в свои семьи. Народ на пределе сил, — рассуждал про себя полковник. — Столько пережить! Столько потерять! А сколько еще сегодня живых воющих станут павшими?! Сколько осиротеет детей, сколько мужей потеряют жены, дети — отцов, внуки — дедов?!

Вермахт сопротивляется, он ощетинился всей злостью обреченных на гибель. Шпионы, террористы и диверсанты активизировались, а еще вдобавок под ногами болтаются оуновцы и уповцы. Бандеровцы, наигравшись с немцами, нынче истребляют не только селян по селам и хуторам, лояльно настроенных к советской власти, но докучают и нашим войсковым тыловым частям и подразделениям и даже отдельным небольшим гарнизонам…»

Его мысли прервал стук в дверь. Он быстро поправил гимнастерку и застегнул ее воротник — перед подчиненными он всегда застегивался на все пуговицы. Уважал устав и того же требовал от подчиненных. Нет, здесь не было никакой солдатчины, а была элементарная опрятность.

— Разрешите?

В дверях стояли чуть выше среднего роста, черноволосый, с приятным прищуром добрых глаз майор Александр Святогоров и широкоплечий блондин капитан Анатолий Коваленко.

Майор попытался, как старший по званию, по-военному отрапортовать о своем прибытии.