Владимир Дедлов (Кигн) - Переселенцы и новые места. Путевые заметки.

— Отправляйся-ка с господином околодочным, — говорят ему.

— Куда прикажете, туда и пойду, — кротко говорит он. — Только мне идти, так уж и Просвиркина с Червяковым ведите: вместе продовольствия просим. Тут неподалеку в харчевне сидят.

— И Просвиркина с Червяковым найдем. Не обижайте народа.

— Какого народа? — кротко изумляется Низкодубов.

— А у —ского моста.

— У какого моста?

— В —ском селе.

— Такого села не слыхали.

Очевидно начинается «запирательство».

— Ну, ладно, потом вспомнишь. А теперь иди.

— Что-ж, ведите. Куда поведете, туда и пойду: я не худое что, а продовольствия прошу.

Изловлен был мошенник, но «переселенный» и письмоводитель некоторое время невольно отплевывались и морщились.

— Чорт его... Точно собаку пристрелили, — проворчал письмоводитель.

Заходят в контору по поводу и дворяне. Однажды очень приличный молодой человек чрезвычайно огорчался тем, что дворянам не отводят казенной земли. Оказалось, он приехал ходоком от целой компании безземельных и не получивших образования дворян откуда-то из Екатеринославской губернии.

— Это очень обидно, это очень всех нас огорчит, — повторял он. — Помилуйте, мы было таким мечтам предались: иметь свою землю, жить самостоятельно. А теперь, что такое мы? Я — писцом у мирового судьи был; другой — смотрителем на почтовой станции; третий — у помещиков ребятишек грамоте учит. Так вот и вытираем чужие углы.

Дворянину очень сочувствовали, но помочь не могли. Вообще, быть дворянином не всегда приятно. Был, например, такой случай.

Среди толпы просящих о продовольствии долго стоит какой-то оборванный мужик в лаптях, бородатый, волосатый. Он стоит и что-то из себя «изображает», — не проталкивается вперед, видимо, ждет, чтобы его подозвали сами, а на лице хранит выражение не то обиженное, не то презрительное.

— Ну, а ты что же стоишь? — обращаются к нему. — Продовольствия просишь?

— Продовольствия, — ворчливо отвечает тот и подает прошение.

Прошение пробегается наскоро, останавливаются на самом существенном: кто просит, откуда родом, сколько едоков, есть ли круговая порука, удостоверены ли в волости все эти сведения и бумаги. Просят домохозяева. Кузьма, Петр, Тимофей и Дмитрий Еникеевы; живут на арендованной земле; скот кое-какой есть; едоков столько-то; работников столько-то: губернии Пензенской, уезда Краснослободского, жили при селе Черном...

— Какой же волости?

— А на что мне волость!

— Надо же знать, где ты приписан.

— Я приписан к Российской империи.

— Значит, николаевский солдат?

— Потомственный дворянин, Козьма Ильич Еникеев, — отрывисто говорит мужик, раздраженно чмокает, передергивает плечами и небрежно прибавляет: — вы читайте прошение, там прописано.

Действительно, в прошении значилось, что его подают потомственные дворяне, «записанные в шестую часть дворянской родословной книги». После этого, конечно, мужика стали называть, чтобы не оскорблять его гордости, почтенным господином Еникеевым и расспросили его. Оказалось, Еникеевы на старине имели двадцать семь десятин земли на пятьдесят душ. Земля была вдобавок черезполосная при селе бывших государственных крестьян Черном. Когда они «опростились», — не помнят: и деды были уже такими. На старине кормиться было нельзя, и часть ушла на новые земли, где бедствуют. Новую землю сняли всем своим дворянским «обществом»; и на старине, и тут землевладение у них общинное; теперь, прося о ссуде на продовольствие, они составили круговую поруку, но дадут ли им ссуду? По настоящему, дать нельзя, ибо они не крестьяне и не мещане, которым даются ссуды, если они занимаются земледелием. Еникеевы имеют право отдать своих детей в лицей и правоведение, могут выступить кандидатами в пензенские губернские предводители дворянства, могут повсеместно в империи поступить на государственную службу, могут получить Владимира хоть в первый же год службы, а не чрез тридцать-пять лет, как лица других сословий, присутственные места в бумагах именуют их благородиями, — но на продовольствие они права не имеют. Еникеевым ссуда была, однако, разрешена.

Там, где имеются приюты или бараки для переселенцев, это учреждение служит источником больших хлопот. Более всего хлопот бывает осенью. Когда начнутся морозы и кончатся полевые работы, чиновника осаждают толпы кандидатов на зимовку в приюте. И кого-кого тут не увидишь! Приходят всклокоченные, одетые в бабьи кацавейки, но без брюк, пьяницы, проживавшие лето в окрестных рощах. Являются какие-то мещанские тетки, с синими носами, в сопровождении бойких и весьма недурных племянниц, играющих глазками. Приходит дурочка-татарка, вдобавок немая, тоже обитательница окрестных рощ, подруга гарнизонных солдат; с плачем и воплем влезает вдова, одетая в невообразимые лохмотья, с полудюжиной ребят и к тому-же в интересном положении. Все это хнычет, плачет, требует, умоляет, грозит прикинуть детей, грозит удавиться на подъезде чиновника. Наконец, является, с вежливой просьбой защитить его от холода и непогоды, образованный молодой купеческий сын, Сериков. Об этом следует сказать подробнее.

Близ города по реке тянутся на многие версты густые рощи. Их гущина увеличивается зарослями тальника, жимолости, шиповника. Если вы пойдете в рощи гулять, но не по-городски, по дорогам, а по деревенски, целиком, сквозь кусты и чащу, вы не раз наткнетесь на логовища пригородных бродяг. Логовища скрыты, протоптанных тропинок тут нет, и вы натыкаетесь на людей внезапно. Живут они в самой чаще, в кустах. Тут стоит шалаш из ивовых прутьев, покрытый травой, а перед шалашом сидят или лежат его обитатели. Нежная пара, в самых неприхотливых костюмах, сильно выпившая. Старая баба, плетущая из тальника корзину или «морду» для ловли рыбы. Какой-то оборванный молодой парень. При вашем появлении, парень быстро бросает что-то в кусты и озабоченно вас спрашивает:

— А что, милый господин, где тут в реке купаться помельче?

Парень, изволите видеть, зашел сюда, чтобы освежиться купаньем.

В этих-же местах был найден и Сериков. Этот, однако, не скрывался. Поместился он на самом берегу реки, в неглубокой четырехугольной яме, которую вырыли когда-то рабочие для столовой: сидят по краям, ноги спущены в яму, посреди ямы для стола оставлен земляной «поп». Сериков уничтожил попа и столовую превратил в спальню.

На него наткнулись тоже нечаянно и тоже удивились. Малый молодой, худощавый; лицо незначительное, но приятное и интеллигентное; одет в рваную рубаху и такие-же кальсоны довольно тонкого полотна; на голове ничего.

— Что вы тут делаете?

— Как видите, живу.

— В этой яме?!

— В этой яме. Не вполне удобно, по ночам довольно прохладно, но что-же делать! Видите тут все мое имущество и хозяйство.