Виктор Серж - От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера

Мы решили неожиданно захватить зал Дворца труда и провести там открытую встречу с Зиновьевым. (Так делал в Москве Каменев и выступал при свечах, поскольку ЦК распорядился отключить электричество.) В последний момент Зиновьев уклонился, испугавшись ответственности, а Радек не согласился выступать в одиночку. Тогда мы, сотня человек, явились на собрание металлистов, проходившее в Мариинском театре, чтобы заявить о себе. Один из нас был избит.

Центр собрался у меня за чаем «на Радека». Карл Бернгардович с очень усталыми глазами жевал полными губами трубку и как всегда демонстрировал свой умище, поначалу это отталкивало из — за избытка язвительности, но потом под внешностью саркастичного рассказчика анекдотов проявлялся человек веры. Мысль о том, что «рабочая оппозиция» с 1920–1921 годов говорила о бюрократизации партии и положении рабочего класса такое, что мы едва осмеливаемся повторить вслух, и что теперь, семь лет спустя, оказалась права оппозиция, а не Ленин, вызвала у Радека отповедь: «Нездоровая идея. Если вы на этом стоите, вы потеряны для нас. В 1920‑м не было никакой перспективы Термидора, Ленин был жив, в Европе назревала революция…» Я спросил его о Дзержинском, который недавно умер, сраженный сердечным приступом после бурного заседания ЦК. В абсолютной порядочности Дзержинского никто не сомневался. Мелкое коварство, ставшее разменной монетой у наших руководителей, должно было расстроить его здоровье… Радек сказал: «Феликс умер вовремя. Он подчинялся схемам и не поколебался бы обагрить руки нашей кровью»… В полночь зазвонил телефон: «Расходитесь, ну! Вас всех сейчас заметут, Мессинг уже распорядился…» Расходились не торопясь. Радек раскуривал трубку. «Скоро такое начнется! Главное — не наделать глупостей…»

ЦК велел «активистам» силой разгонять «нелегальные сборища». В районах формировались, снабжались автомобилями команды крепких молодцов, готовых измордовать любого от имени ЦК. Сохраняя лицо, оппозиция отступила перед кулаками: собрания прекратились или стали исключительно подпольными.

Годами жизнь подчинялась политическим формулам, многие из которых были устаревшими, а некоторые — ложными. Оппозиция решила выработать свою программу: это означало провозгласить, что правящая партия таковой не имеет или же что имеющаяся — не революционна. Зиновьев и Каменев взяли на себя написание глав, посвященных сельскому хозяйству и Коминтерну, глава об индустриализации досталась Троцкому; Смилга и Пятаков вместе с некоторыми молодыми работали над общей редакцией документа, который по частям выносился на наши собрания и, когда это было возможным, на обсуждение групп рабочих. В последний раз (в этом мы не сомневались) партия возвращалась к традиции коллективного мышления, заботясь о мнении человека из цеха. Пишущие машинки стучали ночи напролет в неприкосновенных пока еще кремлевских апартаментах. Дочь полпреда Воровского, убитого в Швейцарии, была изнурена такой работой (вскоре она умерла от туберкулеза, труда и лишений). Товарищи поставили три или четыре машинки в одной маленькой московской квартире. Агенты ГПУ демонстративно окружили дом. Некий красный командир в полной форме, его звали Охотников, своей властью снял наблюдение, что позволило спасти часть материалов. На следующий день пресса объявила, что обнаружена «подпольная типография»! Преступление на преступлении: в заговор замешан бывший белый офицер — отчасти это было правдой, но бывший офицер теперь служил в ГПУ. Впервые гнусная полицейская интрига вмешалась в партийную жизнь. Отвратительная выдумка стала распространяться за границей через коммунистическую прессу. Вайян — Кутюрье подписал статью в «Юманите». Несколько дней спустя я встретил его в Москве на международной конференции писателей. Многие годы мы были друзьями. Я оттолкнул руку, которую он мне протянул. «Ты прекрасно знаешь, что недавно подписал гнусность!» Его толстощекое лицо побледнело, и он пробормотал: «Приходи сегодня вечером, я тебе объясню. Я получил официальную информацию. Как я могу ее проверить?» Вечером я напрасно стучал в его дверь. Никогда не забуду его бегающие от стыда глаза. В первый раз я видел унижение человека, который искренне считал себя революционером — и был одаренным, красноречивым, чутким, мужественным (физически). Его загнали в угол: «Вы должны подписать это, Вайян, таково требование Исполкома!» Отказаться значило порвать с мощным, способным создавать и разрушать репутации Интернационалом, перейти в меньшинство без печати и средств… Он охотнее рискнул бы своей шкурой на баррикадах, чем карьерой трибуна. Ну а дорого обходится лишь первый стыд.

У нас не осталось никаких средств легально выражать свои идеи. Начиная с 1926 года, времени исчезновения последних анархистских, синдикалистских и максималистских листков, ЦК закрепил за собой абсолютную монополию на печать. Старый активист, в прошлом канадский товарищ Троцкого, а ныне директор одной лениградской типографии Фишелев тайно напечатал нашу «Платформу», подписанную семнадцатью [1-270] членами ЦК (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Смилга, Евдокимов, Раковский, Пятаков, Бакаев…). Фишелев, осужденный за растрату материала и бумаги, был отправлен в лагерь на Соловецкие острова. Однако мы собирали подписи под «Платформой». «Если наберем тридцать тысяч, — говорил Зиновьев, — нам не откажут в слове на XV съезде»… Мы с трудом собрали пять — шесть тысяч. Ситуация быстро ухудшалась, только несколько сотен подписей представителей старой гвардии большевиков были отправлены в ЦК. События стремительно принимали такой оборот, что подача петиций вскоре предстала в своем истинном свете — ребячество.

«Платформа» на ста страницах осуждала взращенные нэпом силы, враждебные социализму, воплощенные в кулаке (разбогатевшем крестьянине), торгаше, бюрократе. Рост косвенных налогов, ложащихся на плечи народа, стабилизация заработной платы на слишком низком уровне, соответствовавшем уровню 1913 года, двухмиллионная безработица. Профсоюзы, постепенно становящиеся исполнительными органами государства — хозяина. (Мы требовали сохранения права на забастовку.) От 30 до 40 % бедных земледельцев, без лошадей и сельхозорудий, и 6 % богачей, удерживающих 53 % запаса зерна: мы выступали за освобождение бедных крестьян от налогов, развитие коллективных хозяйств (колхозов), прогрессивный налог. Мы ратовали за масштабную реконструкцию, создание новых отраслей промышленности и подвергали суровой критике первый, смехотворный вариант пятилетнего плана. Ресурсы для индустриализации следовало изыскать за счет частного капитала (от 150 до 200 миллионов рублей) и накоплений кулаков (от 150 до 200 миллионов), за счет режима экономии и экспорта. Зато мы требовали постепенного упразднения государственной винной монополии, приносящей достаточно большой доход. Цитировали слова Ленина: «Мы будем торговать всем, кроме икон и водки». В политическом плане речь шла о возрождении Советов, «искреннем» применении принципа автономии народностей и особенно об оживлении партийной и профсоюзной жизни. В «партии пролетариата» теперь насчитывалась лишь треть рабочих: 430000 против 462000 чиновников, 303000 крестьян (из которых более половины — сельская администрация), 15000 батраков… Мы показывали, что в ЦК существуют два течения. Одно, умеренное, желало возрождения богатой сельской мелкой буржуазии, непроизвольно способствующей сползанию к капитализму, это правые: Рыков, председатель СНК, Томский, председатель Совета профсоюзов, Калинин, председатель ВЦИК, Чубарь, председатель СНК Украины, Петровский, председатель ЦИК Украины, Мельничанский и Догадов из Совета профсоюзов (за исключением Калинина и Ворошилова, все эти люди погибнут в 1937–1938 гг.). Группировку Сталина (Молотов, Каганович, Микоян, Киров, Угланов) мы называли центристской, потому что она, казалось, хотела лишь сохранить власть, поочередно прибегая к политике правых и оппозиции. Непостоянный Бухарин колебался. (На самом деле он принадлежал к правым.) ЦК ответил на эту «гнусную клевету», что «никогда, даже при жизни Ленина, он не проявлял такого подлинного единодушия» (дословно). В заключение оппозиция простодушно требовала созвать съезд возрождения партии и применять на деле прекрасные резолюции о внутрипартийной демократии, принятые в 1921 и 1923 годах… Естественно, «Платформа» сурово критиковала политику Коминтерна, приведшую в Китае к непрерывной серии кровавых поражений.