Виктор Серж - От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера

На страницах своих воспоминаний я не могу дать полное свидетельство о тех событиях и ужасающей атмосфере, в которой они происходили. Я был знаком с различными представителями интеллигенции, старые добрые отношения связывали меня со многими обвиняемыми и исчезнувшими в результате этих трагедий. Я хочу привести здесь лишь несколько фактов.

Обвинение в саботаже, брошенное тысячам и даже десяткам тысяч технических специалистов, в большинстве случаев было чудовищной клеветой, оправдываемой лишь необходимостью найти ответчиков за ставшую невыносимой экономическую ситуацию. Это неопровержимо доказывает тщательное изучение множества случаев. Впрочем, чтобы вырвать у специалистов признание, постоянно апеллировали к их патриотизму. Все происходило во время индустриализации среди такой неразберихи и при столь непреклонно авторитарном режиме, что было возможным найти «саботаж» везде и всюду. Я мог бы привести бесчисленное множество примеров. Мой покойный шурин, инженер — конструктор Хаин, получивший диплом в Льеже, строил большой совхоз неподалеку от Ленинграда. Он рассказывал: «По правде говоря, я не должен бы его строить. Материалов не хватает, они поступают с опозданием и жалкого качества. Если я откажусь работать в этих безумных условиях, со мной поступят как с контрреволюционером и отправят в лагерь. Вот я и строю, как могу, из того, чего удается добиться, с нарушением всех проектов, и в любой момент меня могут обвинить в саботаже. А не буду укладываться в срок, это тем более позволит обвинить меня в саботаже. Когда я обращаюсь с подробными докладными к руководителям, они обвиняют меня в том, что я занимаюсь бюрократическими отписками, тогда как мы живем в эпоху ожесточенной борьбы: наш долг — преодолевать трудности!» Типичный случай. Добавлю, что, насколько мне известно, сознание технических специалистов радикально противится саботажу, оно основывается на любви к технике и хорошо выполненной работе. В этих адских условиях специалисты с энтузиазмом делали свое дело и, в конечном итоге, творили чудеса.

«Промпартия» — как и «Крестьянская партия» крупных агрономов — была лишь полицейской выдумкой, санкционированной Политбюро. На самом деле «технократический менталитет» был достаточно распространен. Я слышал, как мои друзья — инженеры обычно говорили о будущем с оптимизмом и придерживались мнения, что в заново индустриализированном СССР подлинная власть будет совершенно естественно принадлежать техническим специалистам, способным направлять и двигать вперед новую экономическую организацию. Специалисты чувствовали свою необходимость людям из правительства и глубокое превосходство над ними.

Многие были наказаны за то, что реально предвидели катастрофические последствия некоторых решений правительства. Старый социалист Громан был арестован после бурной ссоры с Милютиным в Плановой комиссии. Громан, выйдя из себя, кричал, что страну ведут к пропасти.

Хотя существовал иностранный шпионаж, заговоры технических специалистов, будто бы связанных с правительствами Лондона, Парижа, Варшавы, с Социалистическим Интернационалом, разоблачали единственно психоз кампании политической клеветы. Во время процесса так называемого «Союзного бюро меньшевиков» обвиняемые — которые, естественно, признались — дали себя подловить на лжи, выдумав по указанию сверху поездку меньшевистского лидера Абрамовича в СССР. Позднее, находясь в Верхнеуральском изоляторе, историк Суханов распространил среди политических заключенных документы, раскрывающие, каким образом текст признаний для него и других обвиняемых был разработан инструкторами ГПУ, как взывали к их патриотическим чувствам, пугали смертью, какие обязательства инквизиторы принимали по отношению к ним. (Суханов выдержал длительные голодовки, добиваясь обещанной свободы; он исчез в 1934 г.) Во время процесса «Союзного бюро» я каждый день встречался с теми, кто был связан с обвиняемыми, и непосредственно, строчка за строчкой, следил за нагромождением лжи в их показаниях.

Политбюро в точности знало правду. Процессы служили ему лишь для манипуляций общественным мнением внутри страны и за рубежом. Политбюро диктовало приговоры. ГПУ организовало для осужденных технических специалистов Бюро труда, которое продолжало работать на индустриализацию. Некоторые специалисты были полностью реабилитированы. Мне довелось обедать с крупным специалистом по энергетике, который в течение 20 месяцев был приговорен к смерти, помилован, отправлен в лагерь (Бюро труда), реабилитирован, награжден… Физик Лазарев также был реабилитирован. Академик Тарле, единственный именитый советский историк — немарксист, провел долгие месяцы в тюрьме, был сослан в Алма — Ату: сейчас (1942 год) он самый официальный историк СССР. Инженер Рамзин, сообщник, если верить его словам, Пуанкаре и Уинстона Черчилля в «подготовке войны против СССР», приговоренный к высшей мере, был помилован, продолжил научную работу в не самом суровом заключении и был реабилитирован в начале 1936‑го вместе со своими основными «соучастниками» за выдающийся вклад в индустриализацию.

Напротив, старые социалисты из так называемого «Союзного бюро меньшевиков» исчезли навсегда.

Я прожил годы в атмосфере этих процессов. Сколько раз приходилось мне слышать, как близкие и друзья обвиняемых с отчаянием и изумлением комментировали их признания: «Ну зачем он так лжет?» Дотошно обсуждались пункты обвинения, которые не выдерживали никакого анализа. Никто, по крайней мере, в образованных кругах не верил в эти судебные комедии, цель которых прекрасно просматривалась. Технических специалистов, отказавшихся признаться и исчезнувших в тюрьме без суда, было, впрочем, гораздо больше, чем податливых подсудимых. Однако ГПУ умело сломить сопротивление. Я знал людей, прошедших через «конвейерные допросы» в течение двадцати — тридцати часов, вплоть до полного истощения нервных сил. Других допрашивали, угрожая немедленной казнью. Вспоминаю тех, кто, как инженер Хренников, умерли «во время следствия». Пальчинский, технократ, обвиненный в саботаже в процветающей индустрии золота и платины, едва не был застрелен судебным следователем, которому дал пощечину. Он был расстрелян вместе с фон Мекком, старым железнодорожным администратором, чью честность признавал Рыков, председатель СНК, и обещал освободить его.

Я был тесно связан с несколькими научными сотрудниками Института Маркса — Энгельса, руководимого Давидом Борисовичем Рязановым, превратившим его в научное учреждение высокого уровня. Один из зачинателей российского рабочего движения, Рязанов к шестидесяти годам достиг вершины своей судьбы, которая могла показаться исключительно удачной в такое жестокое время. Большую часть своей жизни он посвятил самому скрупулезному изучению биографии и сочинений Маркса — и революция воздавала ему сторицей; в партии уважали его независимый ум. В одиночку он постоянно возвышал голос против смертной казни, даже в годы террора, все время требовал строгого ограничения прав ЧК, а затем ГПУ. Всякого рода инакомыслящие, социалисты — меньшевики, правые или левые оппозиционеры находили покой и работу в его институте, лишь бы они имели любовь к знаниям. В памяти остались его слова, открыто сказанные на конференции: «Я не из тех старых большевиков, которых в течение 20 лет Ленин называл старыми дураками…» Я встречался с ним много раз: плотный, с крупными чертами лица, густыми седыми бородой и усами, внимательным взглядом, лбом олимпийца, взрывным темпераментом, ироничной речью… Естественно, его инакомыслящих сотрудников часто арестовывали, и он со всей осмотрительностью защищал их. Перед ним повсюду были открыты двери, руководители немного побаивались его откровенных высказываний. Только — только ему воздали почести, отметив его шестидесятилетие и активную работу, — и вот арест сочувствующего меньшевикам Шера, невротичного интеллектуала, живо признавшегося во всем, что ему продиктовали, вывел Рязанова из себя. Узнав, что готовится процесс старых социалистов и им навязаны чудовищно шутовские признания, Рязанов вспылил, наговорил членам Политбюро, что это означает обесчестить власть, что весь этот организованный бред не выдерживает никакой критики и что, сверх того, Шер — немного не в себе. Во время процесса так называемого «Союзного бюро меньшевиков» обвиняемый Рубин, протеже Рязанова, неожиданно впутал его в дело и обвинил в том, что тот скрывает в институте документы о войне против СССР, разработанные Социалистическим Интернационалом. Все, что говорилось в зале суда, согласовывалось заранее, значит, сенсационное разоблачение было сделано по приказу. Вызванный в ту же ночь на Политбюро, Рязанов крупно поссорился со Сталиным. «Где документы?» — кричал генсек. Рязанов в гневе отвечал: «Вы ничего не найдете, если только не подбросите их сами!» Он был арестован, заключен в тюрьму, сослан в маленький поволжский городок, обречен на нищету и прозябание; библиотекари получили приказ изъять из библиотек его сочинения и издания Маркса под его редакцией. Тому, кто знаком с политикой Социнтерна и характером его вождей, Фрица Адлера, Вандервельде, Абрамовича, Отто Бауэра, Бракка, это надуманное обвинение покажется самым невероятным гротеском. Если допустить его, Рязанов, как предатель, заслуживал бы смерти; ограничились его ссылкой. Во время написания этой книги я узнал, что он умер пару лет назад (в 1940‑м?) в одиночестве и неволе, никто точно не знал, где это случилось.