Валерий Попов - Культовый Питер

Единственное время, когда я мог думать о своем, — это дорога от дома до работы и от работы к дому. Помню, однажды я возвращался пешком через пустыри, в темноте и холоде. Вдруг что-то толкнуло меня сзади в ногу. Я застыл. Что это может быть? Я испуганно оглянулся... Пустота. Потом вдруг откуда-то, уже со стороны, промчалась абсолютно черная, как сгусток тьмы, собака. Что за собака? Почему она так деловито бегает тут, вдали от жилья, одна, без хозяев? Снова задев меня, словно гантелью, чугунным плечом, она кинулась к голому, одинокому деревцу и вдруг — с громким хлопом крыльев и карканьем взлетела! Ужас! Сердце колотилось. Значит, это не собака была, если взлетела? А кто же?

Я стоял, застыв, и вдруг она промчалась мимо — на этот раз не взлетела. Фу!.. Я понемногу приходил в себя. Да, иметь излишнее воображение опасно. Собака спугнула ворону, а я-то вообразил!

Дальше шел все равно с некоторым испугом. У фонаря остановился. Надо записать. Ветер трепал блокнотик, но я писал. Вот так вот! — с удовлетворением впихнул блокнотик в карман. — Вот тут и сочиняй! А то разлегся в пушкинском Петербурге, будто сам его сделал!

Утром я снова стоял на остановке, и сугроб налипал на спине. Похоже, все автобусы, хорошие и плохие, отменили вообще. Отчаяние переходило почти в решимость. Нет, со всем этим эпосом пора кончать! А куда податься? Вокруг не было видно ничего. Единственное, что утешало, — это сравнение с Богом, который тоже начинал когда-то в такой же тьме.

И я, вспомнив все это, засыпал — в тесной подводной лодке, в темной глубине.

И вот пришло время, когда я сумел вернуться в центр. Благодаря Серебряному веку! Началось это так: в Петербург из Парижа из долгой эмиграции вернулась Ирина Одоевцева, поэтесса Серебряного века, подруга Гумилева. Поселили ее пышно и торжественно, в доме № 13 на углу Невского и Большой Морской — в самом лучшем месте на свете! Надо было показать всему свету: Россия уже стала другой, вот как теперь у нас встречают эмигрантов — не то что раньше. Наверно, Одоевцева восприняла это с иронией — ее насмешливый взгляд довольно четко отпечатался в ее замечательных мемуарах — «На берегах Сены» и «На берегах Невы», где она точно, а порой даже издевательски пишет о кумирах, которых было приятно почитать. Ей было уже за девяносто — но все равно здесь у нее образовался салон, каждый, кто любил литературу, мечтал прикоснуться к Серебряному веку, а заодно и показать себя. В окружении влюбленных в нее людей, во всеобщем почитании она и умерла. Отпевали ее в Спасо-Преображенском соборе. Как хорошо, что у нас был Серебряный век! Как я благодарен ему! В наши девяностые годы опустевшие писательские квартиры еще наследовались писателями же — то были последние дни действия этого закона, — и Бог провел меня через эту уже захлопывающуюся дверь! Благодаря Серебряному веку.

Едва сгрузив вещи в этой несуразной, длинной, замечательной квартире окнами во двор, я сразу же побежал по Большой Морской, выскочил на Дворцовую и, ликуя, увидел «Александрийский столп» так, как я не видел его раньше никогда: теневая его сторона были зимней, сизой, после утреннего заморозка — а солнечная была уже голая, оттаявшая, со струйками пара. Я радостно вдохнул в себя все это. Кончилось царство тьмы — и начиналась весна. И я встречал ее здесь! Это дело надо отметить. Уж прогулкой по городу — это точно. А то не увидишь, как оттаивает жизнь, и сам не оттаешь. Надо хотя бы постоять и почувствовать, как приближается к нам это абсолютно бесплатное счастье.

Ну что? Перезимовали? Вроде да. Каждому из нас это кажется личным достижением, похожим на второе рождение. Сколько ни сыпалось на нас снега и невзгод, сколько ни лопались наши сбережения и отопительные батареи — а хватило-таки у нас силы и ума пережить все это и дожить до весны, до ощутимого уже пригрева солнца. И не забыть бы, так бывает всегда: когда силы и витамины счастья в тебе кончаются, природа вдруг сама приходит тебе на помощь. Надо быть внимательным в эти дни. Пропустишь весну — потеряешь себя, разучишься чувствовать простое счастье и, не дай бог, начнешь думать, как сейчас модно, что счастье дается за большие деньги и лишь тем, у кого они есть. Но главное счастье — бесплатно. И даже если у тебя больше денег, чем у других, смирись на это время, сравняйся с толпой и почувствуй то же, что чувствуют сейчас все — и дряхлая старушка, и измученный бомж: дармовую радость приближения весны. Весна — самое демократичное время года. Она щедра для всех. Она главный наш спонсор. И не стоит отгораживаться от нее стеклопакетами и тонированными стеклами машин — отметишь свое одинокое превосходство, но упустишь весну на улице и в душе. А происходит столько всего! Не сравнить с каким-нибудь дорогостоящим фейерверком, раздражающим своей ценой. Тут краски появляются сами по себе. Белый цвет, который долго был единственным цветом, начинает таять, растекаться, разделяться, расцветать другими оттенками, синеватым, зеленоватым, бурым, другими цветами, не имеющими названия и цены. Ледяной дворец, построенный городом для радости горожан, теряется и блекнет рядом с радужными ледяными дворцами на широкой Неве.

Каждый день новые роскошные представления. Зима показывает себя напоследок, но все-таки она прожита нами, побеждена, и уже можно смеяться над ее последними потугами, гололедами и буранами. Пугает старушка! Ну уж пожалеем, порадуем ее, проедемся по льду, пусть даже и свалившись (нам же веселей!), и уж уважим ее, выйдем в последний раз с большими лопатами — будто мы все еще воспринимаем ее всерьез.

Радуются и люди, и звери. Весна — время, когда оттаивают запахи. Собаки страстно ловят их, им они заменяют газеты, сообщают последние потрясающие новости собачьей жизни. Но в это время и у людей вдруг обнаруживаются носы. Обоняние — самое древнее, самое глубокое и самое искреннее из всех пяти чувств, единственное не поддающееся школьной муштре, воспитанию, идеологиям. Поэтому самые глубокие, самые тайные, самые необузданные желания рождают именно запахи, и как раз весной. И даже ожившие миазмы подворотен, сырых дворов, мусорных баков с чем-то резонируют в нашей душе, будят что-то. Ароматы эти, летом уже вполне привычные, сейчас волнуют нас не меньше, чем жителей деревни запах земли. Обоняние — единственное, что не изменилось за тысячелетия, и запахи соединяют нас с предками, мы чувствуем то же, что чувствовали они. К нам приходит забытое, и даже виденное когда-то, но не нами. Границы сознания расширяются необыкновенно, чувства диких поколений вливаются в нас, пробуждают в нас, замученных горожанах, небывалые страсти, безудержность, силу. И это все наша питерская весна, которая кому-то может показаться такой скромной. Но природа оттаивает — оттаиваем и мы! Зима нас загнала в наши норы — но мы вышли из них на солнце, и в этот раз точно уж сделаем все, что не получалось прежде!