Татьяна Позднякова - Дело Бронникова

в) вел систематическую переписку антисоветского характера с политссыльными, насыщая последних антисоветскими слухами и материалами.

Означенное преступление предусматривает статью 58–10 Уголовного кодекса

Виновным себя признал.

Итогом этого разбирательства стала высылка Г.Н. Шуппе в Казахстан без права выезда сроком на три года. В короткой автобиографии, сохранившейся в личном деле, имеется запись: «…выслан (по оговору друга) в Алма-Ата».

Об этом периоде жизни Шуппе нам почти ничего не известно. Только в личном листке по учету кадров указано, что он работал вместе с другими ссыльными и заключенными по своей специальности инженером по изысканиям в алма-атинском “Казэнерго” и начальником энергогруппы в НККХ (Народном комиссариате коммунального хозяйства). Через много лет своим ученикам Шуппе рассказывал, что работал главным инженером строящейся электростанции специального назначения, расположенной в удивительно красивом месте — недалеко от высокогорного катка Медео. На стройке работали многие ссыльные и заключенные.

Во время ссылки в Казахстане Георгий Николаевич тяжело заболел и говорил, что его выходил академик Е.В. Тарле, который приносил ему молоко. Тарле был в это время в ссылке в Алма-Ате по «Академическому делу». Этот эпизод мог произойти до октября 1932 года, когда Тарле вернулся в Москву.

Профессор Рязанского государственного радиотехнического университета С.С. Волков, много позже оказавшийся вместе с Г.Н. Шуппе в командировке в Алма-Ате, вспоминает рассказ Георгия Николаевича об одном случае, произошедшем с ним во время ссылки. Уж чего-чего, а безрассудства Георгию Николаевичу было не занимать:

«Симпатизируя некоей прекрасной даме, он решил в день ее рождения преподнести букет цветов. Дело было ранней весной, когда все цветет, но и цветы были нарасхват — ему не досталось. Тогда наш будущий уважаемый Учитель облюбовал на центральной площади Алма-Ата цветущее черемуховое дерево и срубил его. Однако одному ему, даже физически весьма не слабому, унести дерево не удалось. В этом лихом и благородном деле ему помог друг Калинин, будущий академик. Протащив дерево через весь город, они водрузили необычный букет перед окном именинницы, чем очень ее обрадовали и чрезвычайно удивили прохожих.

Когда Георгий Николаевич закончил этот рассказ, я скромно усомнился в возможности такого дела: “На центральной площади столичного города всегда дежурит милиция, да и прохожие обязательно остановят «лесоруба». Как вообще может прийти такое в голову солидному работнику, главному инженеру электростанции? Возможно, букет черемухи просто «вырос» в памяти до размеров дерева?”

И тут профессор обиделся, насупился как ребенок, начал с горячностью доказывать мне, что ничего не преувеличивает. Видя, что сомнения мои не рассеиваются, заключил: “А вот сейчас Калинин нам и подтвердит!”

Несмотря на поздний вечер, он сел за телефон искать свидетеля, которого не видел уже много лет. К моему удивлению, вскоре они уже радостно здоровались по телефону. А еще через некоторое время к нам шумно вошел очень энергичный моложавый академик Калинин. Буквально с порога он воскликнул: “А помнишь, как ты преподнес (называет имя дамы) цветущее дерево черемухи с центральной площади!”

На другой день после работы, по гололедице, под леденящим ветром, мы ходили к этому заветному окну, выходящему в уютный дворик, окруженный одноэтажными домиками. Георгий Николаевич долго стоял, опустив голову и погрузившись мыслями в интересные годы своей молодости» [60] Волков С.С. // Шуппе. 100 лет. C. 19–20. .

Алма-Ата (ранее казачья крепость Верный) в то время была захолустным городом с ярко выраженным восточным колоритом. Центром жизни считался базар, по улицам разъезжали брички с запряженными лошадьми, никакого другого транспорта, кроме гужевого, не было. Правда, в середине 1930-х годов начали асфальтировать улицы и в центре города появились первые многоэтажные жилые дома и несколько общественных зданий, выполненных в стиле конструктивизма.

Город живописно расположен у подножья Заилийского Алатау, к нему подступают горы со снежными вершинами, арыки с ледяной водой, вокруг растет множество деревьев самых разных пород. Конечно, как большой любитель первозданной природы и вообще всего прекрасного, Г.Н. Шуппе не мог не ценить ослепительную красоту этих мест. Но в 1935 году, как только появилась возможность, получив соответствующее разрешение, он переехал в Ташкент, где устроился на работу старшим инженером в «Узбекэнерго».

По сравнению с Алма-Атой, Ташкент был крупным городом с разнообразным национальным составом населения. В городе жили узбеки, русские, уйгуры, корейцы, таджики; в нем также сохранялся восточный колорит.

Г.Н. Шуппе был рад перебраться в Ташкент: хотя город оставался глубокой провинцией, там у него появлялся шанс вновь заняться наукой. В Ленинграде и в Москве найти работу по специальности казалось ему, только что освободившемуся ссыльному, совершенно невозможным делом, да и жить подальше от всевидящего ока ОГПУ, спрятаться представлялось вполне естественным. Недолго проработав в “Узбекэнерго”, Георгий Николаевич получил возможность вернуться к преподавательской работе. Он занял место преподавателя на артиллерийском отделении Объединенной Среднеазиатской военной школы (ОСАВШ), а затем и в Среднеазиатском государственном университете.

Однако налаживавшуюся жизнь прервали война и новые аресты. В течение 1939–1942 годов Г.Н. Шуппе несколько раз сидел в Ташкентской внутренней тюрьме. Мы не можем с уверенностью сказать, какие преступления вменялись ему в вину, хотя есть основания полагать, что на этот раз не обошлось без упоминания дедушки-имманента. В эти годы начали раскручивать новую волну репрессий: брали под арест и предъявляли абсурдные обвинения так называемым повторникам, т. е. тем, кто уже однажды имел политическую статью.

Из рассказов Г.Н. Шуппе мы знаем, что его авторитет был таков, что, несмотря на статус политического заключенного, уголовники признавали его старшим по камере. Он сидел в одной камере (и даже делил одни нары) с выдающимся хирургом, архиепископом Лукой (в миру Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий).

О том, что представляла из себя ташкентская областная тюрьма и камера № 7 в 1939 году, мы можем прочесть в опубликованных много позже воспоминаниях В.Ф. Войно-Ясенецкого:

«Этот страшный конвейер продолжался непрерывно день и ночь. Допрашивавшие чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днем, ни ночью тринадцатисуточные допросы. Камера номер семь соединила под своими сводами людей разных. Сидели тут и “белые” генералы, и генералы нового режима, секретари обкомов, члены ЦК. Вместе со старой профессурой ждали своей участи профессора новой формации — партийные. Кадеты и анархисты соседствовали на нарах с коммунистами и беспартийными. Но даже здесь, уравненные перед Богом и людьми в своем несчастье, голодая, задыхаясь в тесноте и ожидая смерти, россияне продолжали тяжбы и взаимные обвинения. “Белые” обвиняли “красных” в злодействе, “красные” клялись, что, выйдя из тюрьмы (их преданность партии и Сталину, конечно же, выведет их отсюда), перестреляют всех “бывших” до единого» [61] Лука (Войно-Ясенецкий В.Ф., архиепископ). «Я полюбил страдание…»: автобиография́/́запись Е.П. Лейкфельд. М.: Издательство им. Святителя Игнатия Ставропольского, 1998. (Цит. по: http://www.sakharov-center.ru/asfcd/́auth́/́?t=page&num=4455.) .