Алесь Кожедуб - На дачу к Короткевичу

— О Чуковском не говорили? — на всякий случай поинтересовался я.

— Нет, она больше Хармса цитировала.

Что ж, Хармс вполне соответствовал парадоксальности современной жизни. За что, видимо, и был расстрелян большевиками.

Но то уже другая история, не переделкинская.

Увидеть Париж — и умереть

Меня приняли в Союз писателей, и я стал захаживать в новый Дом литераторов в Минске. Мне нравились просторные холлы, секретарские кабинеты, но особенно буфет, в котором коньяк, водка и бутерброды продавались без ресторанной наценки.

В баре я чаще всего выпивал с сотрудником Литфонда Столяровым. Он не был писателем, но хорошо разбирался в литературе.

— Знаешь, какой самый большой недостаток у современных писателей? — однажды спросил он, опрокинув рюмку.

— Нет, — пожал я плечами.

— Пьют, но не закусывают.

Мы с ним закусывали.

— А я на историческую родину собрался, — вздохнул Столяров.

— Куда? — удивился я.

— В Израиль.

— Ты же Столяров, — еще больше удивился я.

— Столяровым я стал недавно, всего лишь сто лет назад. Деда в первую мировую призвали в царскую армию. Он был выкрест. «Фамилия?» — спрашивает писарь. «Хаим Лейба Модаль», — отвечает дед. «Чем занимаешься?» — чешет за ухом писарь. «Столярничаю». «Столяров», — записывает писарь. Тогда с этим было просто.

— И сейчас ничего сложного, — согласился я. — Сегодня Гоберман, завтра Алексин.

— Не путай божий дар с яичницей! — строго погрозил мне пальцем Столяров. — А лучше закусывай.

Однажды я заглянул в приемную первого секретаря правления. Секретарши на месте не было.

— Заходи! — появился в дверях хозяин кабинета. — Мне ты как раз и нужен.

Я удивился, но вошел в кабинет. Там был посетитель.

— Вот, знакомься, — представил ему меня первый секретарь. — Новый член нашего союза. Извини, мне с ним надо поговорить.

Посетитель мельком взглянул на меня, но с места не сдвинулся. Воцарилась тишина.

— Так что, Иван? — наконец заговорил посетитель. — Дашь квартиру или не дашь?

— Антон! — плачущим голосом сказал хозяин. — Я же тебе в прошлом году четырехкомнатную давал!

— Тогда мы с дочкой съезжались. А теперь я развожусь. Пусть подавится. Я согласен на двухкомнатную.

— А что письменники скажут? У них тоже дочки. И разводятся через одного. У него вон вообще квартиры нет. — секретарь кивнул на меня. — Не могу же я давать всем сразу. Подожди немного.

— Да я на эту ведьму смотреть не могу! — плюнул на ковер проситель. — Я тебе так скажу, Иван: не дашь квартиру — пойду на самый верх.

— Не пугай, я и есть самый верх. Будет возможность — выделим. Заявление в жилкомиссию написал?

— Где-то тут... — стал рыться по карманам писатель.

— Вот напиши заявление и отнеси.

Посетитель встал и медленно вышел из кабинета.

— Расплевались! — затер ногой след плевка на ковре секретарь. — Идут и идут — то квартиру, то машину, то дочка замуж вышла. Я что, из кармана достаю эти квартиры?

Я деликатно промолчал. Секретарь нашего союза был председателем Верховного Совета республики и мог достать из кармана что угодно.

Зазвонил один из пяти телефонных аппаратов на столе.

— Москва! — безошибочно определил хозяин и взял трубку. — Я. Делегация в Париж в конце года? Через неделю? Не, не поеду, в Париже я недавно был. Да не, никто из наших не поедет. Ага, звони, если что.

Он положил трубку.

— Так что у тебя? — посмотрел он на меня.

— Вы хотели о чем-то поговорить со мной.

— Поговорить? Ну да. Пиши, хлопец, рассказы. И повести пиши. Повзрослеешь — за роман сядешь. Я вот сразу с романа начал, семьсот страниц! В Париж надо ехать — а не могу, пишу новый роман. Так что иди работай. А Париж — тьфу! Яйца выеденного не стоит.

И я с ним согласился. Никакой Париж мне тогда не был нужен. Впрочем, как и сейчас.

А квартиру я через полгода получил. Застойное время...

Вдали от родины

В литературно-драматической редакции Белорусского телевидения я работал во второй половине семидесятых. Это, конечно, было застойное время, но и тогда случалось кое-что интересное. Однажды в буфет Гостелерадио, заполненный толпой помощников режиссера, администраторов, звукорежиссеров и прочих редакторов, вошли актеры Вахтанговского театра, который в то время гастролировал в Минске. Все они были в хороших костюмах и галстуках. Впереди шествовал, естественно, Михаил Ульянов. За ним следовали Николай Гриценко, Вячеслав Шалевич, Василий Лановой. Замыкал шествие, что тоже было вполне естественно, Юрий Яковлев.

В буфете воцарилась тишина.

— Мамочки! — пискнула помрежка Светочка, сидевшая рядом со мной, и выронила из рук нож, а за ним и вилку.

Я пару недель назад всю ночь расписывал пульку с таганскими ребятами Высоцким, Золотухиным и Смеховым, поэтому сделал вид, что вахтанговцев не заметил. А те в свою очередь не заметили очередь и прошли прямо к барменше Людмиле, которая подобрала живот и чуть отклячила зад, надо сказать, весьма внушительный. В очереди никто не издал ни звука.

— О, а здесь наливают! — сказал Яковлев голосом Ивана Васильевича, который меняет профессию, и прозвучало это вполне по-царски.

— Отставить! — не поворачивая головы, сказал Ульянов. — По чашке кофе и бутерброду. Вечером, между прочим, спектакль.

Голос у него тоже был что надо.

— Какие мужчины!.. — простонала за моей спиной одна из телевизионных дам.

Светочка и этого простонать не могла. У нее тряслись руки, дрожал подбородок и стремительно наполнялись влагой глаза.

«А ты-то что в обморок падаешь? — подумал я. — Давно пора выходить замуж за какого-нибудь техника или осветителя».

Актеры выпили кофе прямо у стойки и удалились в студию.

А я поехал в Дом литераторов записывать творческий вечер писателя Алеся Рыбака.

— Писатель, конечно, не первого ряда, — сказал Валентин Тимофеевич, мой главный редактор, — но позвонили из ЦК. До недавнего времени работал в Кремле и переводил на белорусский язык указы и постановления.

— Зачем? — спросил я.

— Что «зачем»?

— Кому белорусский в Кремле нужен?

— Не твоего ума дело! — побагровел Валентин Тимофеевич.

Он еще не забыл выговор, который ему влепили из-за меня.

Я сидел в редакции, когда зазвонил один из телефонов. Я поднял трубку.

— Кто там? — рявкнула трубка.

— А там кто? — осведомился я.

Конечно, я узнал голос заместителя председателя Гостелерадио. Трубка зашлась гневными короткими гудками.

Во всей этой истории меня удивило, что выговор объявили не мне, а главному редактору. Вероятно, наказывать шушеру вроде меня для начальства было ниже его достоинства.

— Зато у них зарплата намного больше, — сказал я, когда мы обсуждали этот факт в курилке.