Алесь Кожедуб - На дачу к Короткевичу

Однажды в гости к белорусским писателям приехала делегация украинских. В ту пору это было обычное дело — ездить в гости друг к другу. Украинцам показали достопримечательности столицы, затем посадили в автобус и повезли на озеро Нарочь. Оно тоже было достопримечательностью, правда, доставшейся даром.

В автобусе я оказался рядом с Брылем.

— Видите вон того? — показал он на руководителя украинской делегации, который громче других пел украинскую народную песню.

Надо сказать, Иван Антонович даже к молодым и мелким собратьям по перу всегда обращался на «вы». Недаром говорили, что Брыль до сих пор ощущает себя польским офицером, попавшим в плен к большевикам. Хотя на самом деле в польской армии он был капралом.

— Вижу, — сказал я.

— Это Платон Воронько. Мы его зовем Тюбетейкой.

— Почему?

— На Днях советской литературы, которые проходили в Ташкенте, всем писателям-гостям выдавали халаты и тюбетейки. Вызывали по списку на сцену и выдавали. А Платону не дали.

— Почему? — спросил я.

— Забыли. Или просто не внесли в список. Украинцы возмутились и написали в президиум записку об ущемлении их прав. Хозяева тоже уперлись: сколько человек в списке, столько выдали халатов.

— И тюбетеек, — добавил я.

— Вот именно, — кивнул Иван Антонович. — Но ведь это скандал! Тогда председатель президиума, а это работник ЦК, может, сам Рашидов, подходит к микрофону, берет записку и читает: «По просьбе украинской делегации Платон Воронько — одын тюбетейк».

Украинцы еще больше обиделись.

Украинская народная песня закончилась, и белорусы затянули свою народную — «За туманом ничего не видно».

— Це наша писня! — поднялся со своего места Воронько. — Вси ваши писни наши!

— Конечно! — тоже поднялся с сиденья Брыль. — У нас и полицаев своих не было, все ваши.

Странно, но украинская делегация на эти слова не обиделась. Видимо, уже тогда в сознании «свидомых» украинцев сожженная Хатынь не считалась таким уж большим прегрешением. Что уж говорить о «колорадах» из Одессы.

Между прочим, сейчас полицаи и в России реабилитированы. Вероятно, произошло это потому, что писатели перестали ездить друг к другу в гости.

Да и писатели, прямо скажем, уже не те. Как по творчеству, так и по росту.

То ли дело в прежние времена: один писатель — один тюбетейк.

Лоск для писателей

На Высшие литературные курсы я поступил в 1983 году. Это было время расцвета застоя. Писателям за книги платили приличные гонорары. Им давали квартиры с дополнительными двадцатью метрами, без которых, как справедливо считала власть, не так хорошо создавались шедевры. Летом мы ездили в Дома творчества. Я до сих пор вспоминаю их — Коктебель, Пицунду, Ялту, Дубулты, наконец.

А Высшие литературные курсы нужны были писателям для приобретения лоска. Если тебе, предположим, по каким-либо причинам его не хватало, ты брал направление в своей писательской организации и отправлялся в Москву. Комната в общежитии на Добролюбова, двести рублей стипендии, Тверской бульвар. При помощи этих составляющих навести лоск можно было на кого угодно.

Из белорусских писателей до меня на литературных курсах учились Алексей Пысин, Петр Приходько, Алексей Карпюк, Вячеслав Адамчик, Анатолий Гречаников, но главное — мой кумир Владимир Короткевич. Причем автор «Дикой охоты короля Стаха» и «Черного замка Ольшанского», кроме литературных курсов, закончил еще и сценарные. Стало быть, на его облике играли отблески лоска, нанесенного двойным слоем. Для меня это имело большое значение.

— Хороший писатель, — сказал Георгий Афанасьевич Ладонщиков, мой тесть, когда я заговорил о Короткевиче.

— Кто? — не понял я.

— Володя Короткевич.

Георгий Афанасьевич был, конечно, известный детский поэт, но при чем здесь Короткевич? Тем более как раз накануне нашего разговора один из авторов «Литературной газеты» назвал Короткевича знаменитым польским писателем. В Беларуси это было воспринято как оскорбление.

— Мы вместе на ВЛК учились, — сказал Георгий Афанасьевич, — и я у них был старостой. Они ведь все молодые, а я все-таки войну прошел. Жалко, у них с Дусей ничего не получилось.

— Какой Дусей? — окончательно запутался я.

— Их было двое из Белоруссии — Владимир Короткевич и Евдокия Лось. На редкость красивая пара. Рослые, статные, талантливые. Но жили как кошка с собакой. Короткевичу тогда другая нравилась.

— Кто?

— Преподавательница искусствоведения.

Это было похоже на Короткевича. Если уж выбирать, то искусствоведа.

— Красивая? — допытывался я.

— Все они тогда были красивые. А за Дусей весь курс ухлестывал.

Георгий Афанасьевич показал мне последнее письмо Короткевича.

«Дорогой Георгий! — писал он. — Спасибо тебе за “Зимние картинки”. Очень милые, добрые, хорошие стихи. Завидую тем, кто умеет стихи для детей писать. Я умею только сказки в прозе. Рад, что тебе книга понравилась. Извини меня за то, что пишу мало, что не расспрашиваю об общих знакомых, о которых ты знаешь, конечно, больше, и о твоих делах. Сейчас силы нет. И хочу уехать на несколько месяцев. Умерла у меня жена, друг мой настоящий и хороший. Прости меня. Твой навсегда В.Короткевич».

И дата — 2 мая 1983 года.

— Часто писал? — спросил я Георгия Афанасьевича после паузы.

— Часто писала Дуся. Она меня таткой называла. Хочешь, посмотри эти открытки.

Я прочитал письмо Короткевича на двух открытках с видами Вильнюса и Каунаса.

«Староста наш дорогой! Не надеялся получить от тебя весточку. Значит, все-таки вспоминаешь иногда и курсы, и всю нашу компанию (лучшей, по общему мнению, не бывало, хотя ты и старался держать нас в ежовых рукавицах), и меня тоже иногда вспоминаешь. А я тебя вспоминаю часто, слежу за успехами твоими и всех, радуюсь им и горюю нашими горестями. Что ни говори, а мы стали за те два года как бы единым существом все вместе, и затронь кого-то — болит всем. Спасибо тебе за АБВ, за то, что помнишь. Я в Москве очень давно уже не бывал, но если ты будешь в Минске — кров и дом у тебя есть. Телефон мой 22-22-38. Приезжай, не обижай. У Арташеса Погосяна здесь дочка замужем, он бывает у нее, и недавно она сделала его дедом. Обнимаю тебя и целую, желаю успехов. Твой В.Короткевич. 14 июля 82 года».

— А кто еще с вами учился? — спросил я.

— Анатолий Знаменский, Юрий Гончаров, Камиль Султанов, Адам Шогенцуков... В те годы курсы были популярны.

— Сейчас Короткевич самый, пожалуй, известный белорусский писатель, — сказал я. — Особенно его в Европе любят.

— На курсах его тоже любили, — кивнул Георгий Афанасьевич. — Мне только Дусю жалко, рано ушла из жизни.

Евдокия Лось умерла в 1977-м, Владимир Короткевич — в 1984 году, ровно через год после нашего разговора...