Анатолий Терещенко - Смерш и ГРУ посвящается

На вилле 13 декабря 1941 года были задержаны и другие обитатели «общежития», а также резидент Треппер и радист Макаров… Правда, Треппер чудом спасся и скоро оказался на свободе. Это был провал с глубокими последствиями. Руководство резидентуры о ЧП доложило в Центр только через полтора месяца.

Один из радистов, не выдержав пыток, раскрыл шифр, которым пользовался. Немцы стали читать радиограммы, и с изумлением прочли адреса Шульце-Бойзена и других подпольщиков в Берлине. «Красную капеллу» обложили красными флажками…

Резидентура «Паскаля» оказалась единственно уцелевшей нелегальной резидентурой в Бельгии. Но противник следовал по пятам разведчиков. Радист Венцель — «Герман» из разгромленной резидентуры Треппера полностью перешел в подчинение «Паскаля». 15 июля 1942 года последний с большим трудом и риском передал в Центр информацию о том, что в ночь с 29 на 30 июня «Герман» был взят с поличным во время ведения радиосеанса. Радиоконтрразведчики с точностью до метра запеленговали нашего радиста. Гестаповцы подкрались к работающему радисту в шерстяных носках, надетых поверх сапог, чтобы не были слышны их шаги. Они появились за спиной «Германа» как привидения.

Скоро был задержан и «Паскаль», а 10 ноября 1942 года французская полиция арестовала в Марселе «Кента» и его гражданскую жену Маргарет Барча и передали гестапо. Итак, оставшиеся в живых руководители «Красной капеллы» Леопольд Треппер, Анатолий Гуревич и Шандор Радо были арестованы советской контрразведкой по подозрению в предательстве. И.А. Дамаскин в книге «Сто великих разведчиков» пишет:

«Большинство участников бельгийской «Красной капеллы» после пыток было казнено. Но самое страшное, что на многих легло незаслуженное пятно предательства как, например, на Н. Ефремова и М. Макарова. Велика в этом «заслуга» Л. Треппера, оговорившего в своих послевоенных показаниях и в книге «Большая игра» Гуревича, Ефремова, Макарова и некоторых других».

А потом для всех арестованных МГБ СССР началась борьба с доказательствами своей прямой невиновности в развале «Красной капеллы». Но это уже другая история, в которой были вскрыты ложь и правда, замешанные в один ком тяжелейшей и ответственнейшей борьбы в подполье. Время показало, что все они были патриотами и солдатами справедливого тайного сражения Советского Союза с немецко-фашистскими поработителями.

Спустя полстолетия разведчик, умнейший человек в органах госбезопасности, написавший целую книгу афоризмов и одни сутки исполнявший пост председателя КГБ СССР в лихое время девяностых, генерал-лейтенант Леонид Шебаршин скажет по этому поводу»: «В демократическом обществе правда и ложь имеют одинаковые права».

Эта история из далеких 1950-х годов. Пришедший солдат с фронта в звании старшего сержанта обосновался в маленьком городке Сарны рядом с большой узловой железнодорожной станцией, что на украинском Полесье. Кстати, в этом лесистом крае полещуков с топкими болотами, обширными торфяниками и малярийными комарами жил и работал некоторое время русский писатель Александр Иванович Куприн. Здесь родился и замысел повести «Олеся», который он довольно-таки быстро реализовал, написав произведение, принесшее писателю славу, а полесскому захолустью известность.

Сюжет повести взят из реальной жизни, подтверждением тому является встреча автора почти через сто лет с далеким потомком — прапраправнучкой… той настоящей Олеси, жившей в одном из сел близ населенного пункта Степань.

Но это другая история, описанная мною в одной из книг…

Автор же решил разбудить воспоминания по теме настоящей книги. Так вот остановился солдат по соседству с нашим домом и стал искать приложение своим силам. Обратился к моему отцу — машинисту-инструктору железнодорожного депо. Разговорились — приглянулся боец силой физической, жизненным подходом, не балагурной, а дельной общительностью, и предложил отец ему место кочегара товарного паровоза ТЭ 45–66, на котором он с бригадой бил всесоюзные рекорды по вождению тяжеловесных поездов. Солдат, звали его Владимир Соболев, согласился пойти в такой «экипаж». Скоро он нашел по соседству комнату в покинутом в 1939 году поляками доме. Хозяйкой была местная жительница — украинка. И вдруг однажды он обратился к отцу с неожиданной просьбой:

— Степан Петрович, у вас добротный сараюшка, не разрешите поставить моего коня? — с улыбкой проговорил бывший солдат.

— Кого-кого?..

— Коня, он много места не займет и вдобавок молчалив, корма не попросит, кроме бензина.

— Ставь, какой вопрос, — последовал ответ отца, понявшего, какого коня тот хочет пристроить в его дровяной сарай.

И дядя Володя приволок мощный мотоцикл повышенной проходимости BMW, правда, без коляски. Он часто на нем выезжал на рыбалку, за грибами и так прокатывался по полесскому бездорожью. Мне, подростку, он тоже доверил несколько раз проехать на нем. Какое это было счастье промчаться, ловя ветер глазами, впервые на моторе!!!

Чуть позже бывший боец-победитель пояснил отцу, что прихватил его у немцев в боях под Берлином в качестве трофея и доставил в Сарны. Часто после поездки он заходил к нам отдохнуть, прихватив бутылку «Московской». Запомнились зеленая этикетка на стеклянной посудине и сургучная пробка. Беседы велись на разные темы…

Но вот что уловил острый слух любопытного пацана, желавшего услышать что-либо «про войну», «про фрицев» и «про его подвиги». Отец тоже воевал, но паровозником, отступая эшелонами с личным составом и боевой техникой до Сталинграда и наступая до Сарн, где железнодорожное начальство оставило его в 1944 году восстанавливать порушенное войной местное локомотивное депо. Фронтовики много чего рассказывали о том «марафоне» длиной в 1418 дней и ночей…

Оказалось, дядя Володя был полковым разведчиком. То, что запомнили еще эластичные извилины в детстве, долго остается в памяти. Это сейчас, в преклонном возрасте, понимаешь весь трагизм положения — только прочитал и уже забыл. Казалось, положил очки на знакомое место, потом ищешь их полдня. А память детская, она цепкая. И хотя в ней каждый из нас художник: каждый творит, рисуя и слагая.

Попытаюсь обойтись без мифотворчества, потому что действительно рассказы старшего сержанта ложились в своеобразную исповедь. Конечно, вчерашний солдат, ведь прошло каких-то 5–7 лет после войны, не говорил, а может, и говорил, в каких полках, дивизиях, армиях и фронтах приходилось служить, где пришлось воевать, но номера и названия тогда не воспринимались, больше хотелось пацану, дитятке войны, получить натуры…