Юрий Власов - Женевский счет

В определении к России я так сознаю народную власть: это такая, когда что хотят с народом, то и делают — ну народная и есть…

И крушили всех этих российских социалистов и демократов диктатуры слева и справа, да такие — забегай еще левее и правее, а все одно: жуть!

Чужими оказались дома все эти знатоки прав и свободы. Чужими отдавали Богу душу в неприветливых заморских землях — те, разумеется, из них, что унесли ноги из отчего дома. Там они на своей шкуре постигали разные новые понятия, в том числе разницу между такими, как «изгнанник» и «изменник».

Бывшая Родина и в эмиграции гнула их к земле. Но не многие уразумели: Родина и государство — это разное.

А вообще все оттого, что верить надо вместе с народом, почитать с ним одних святых. И будешь ты век при своем гнезде и детках.

Ценные сведения по Гражданской войне (преимущественно — интервенции) содержит сборник документов (с комментариями) под редакцией И. Субботовского, изданный в 1926 г. [154] См.: Субботовский И. Союзники, русские реакционеры и интервенция. Л., 1926.

Сборнику предпосланы стихи Маяковского:

За ними — слово составителя. Субботовский находился в Сибири «под белыми». Отсюда и свидетельства очевидца или его товарищей:

«…Какой-то японец-военный, подойдя на станции к одному из едущих в поезде русских, стал приставать к последнему и затем на глазах всей публики плюнул ему в лицо, с невероятной злобой сказав при этом: „У, русский собак!..“»

Анализ интервенции открывает утверждение:

«Чехи были первыми из иностранцев, набросившими петлю на шею русского народа… Первое выступление состоялось в ночь с 25 на 26 мая (1918 г. — Ю. В.) в городе Новониколаевске… затем то же произошло и в Мариинске, через некоторое время в Томске…»

Из документов мы узнаем и сумму золота, хранимого тогда Колчаком в Омске, — 650 млн. золотых рублей.

По Сибири пели частушки:

Если бы только сахаром…

Из показаний Савинкова Военной коллегии Верховного суда СССР на вечернем заседании 27 августа 1924 г.:

«Колчак назначил меня, собственно, не только для Парижа, но и для всей Европы…

Как я ни добивался, чтобы мы, русские, были допущены к обсуждению Версальского договора, сколько этого ни добивались другие члены делегации, но из этого ровно ничего не произошло… Нас, русских, не пустили на порог, мы остались за дверью. Мы не знали, что они там решают, что думают, и нас ни на какие совещания, даже с правом совещательного голоса, не приглашали, несмотря на то что трудно даже вам передать, сколько раз мы околотили пороги…

И когда шла речь об интервенции, когда они сами говорили, что нужна интервенция, то в конечном счете они ничего не делали, и если выражалась их помощь в чем-либо, то она выражалась совершенно определенно в помощи Деникину, в помощи Колчаку, в особенности Деникину, может быть, и до некоторой степени в помощи Юденичу. Да, Деникину помогли очень много; ему дали огромную сумму денег. Но опять-таки была выпита чаша унижения до дна. Потому что едва ли не за каждую пару сапог, едва ли не за каждый пулемет приходилось кланяться, вымаливать…

Вся эта работа, и в частности унижения и вмешательство в русские дела, была для меня настолько тяжелой, что я обратился к Колчаку с просьбой отозвать меня. Я ему послал очень резкую телеграмму.

Я ему написал, что здесь русское дело не защищается, по крайней мере мы не можем его защитить, что надо сделать что-то другое. Я ему написал, что все эти моления, околачивания, прошения и т. д. унижают нас; я его просил отозвать меня и просил разрешения приехать в Сибирь. Но я получил ответ, что мне не разрешается приехать в Сибирь…

Черчиль мне показал карту юга России, где были указаны флажками войска деникинские и ваши войска (то есть красные. — Ю. В.). Помню, как меня потрясло, когда я подошел с ним к этой карте и он показал мне деникинские флажки и вдруг сказал: «Вот это моя армия…»

Я помню, как у меня ноги приросли к полу… Я хотел выйти, но тогда представил себе, что вот я сижу в Париже, а там, на далеком фронте, русские добровольцы ходят разутые, и вот, если я хлопну дверью и выйду со скандалом из этого кабинета, они будут ходить без сапог. Я стиснул зубы, а унижение свое положил в свой карман. Я с вами воевал всеми способами, всеми средствами — и я говорю об этом прямо и открыто. Но война с вами родила во мне такую ненависть к ним (иностранцам. — Ю. В.), о которой лучше не говорить… у меня была вера в этих союзников, у меня было доверие к ним. Вот это все совершенно распылилось, но на этом месте выросло совсем другое. Я научился бриться на своих щеках…

Официальные соображения их были, конечно, весьма благородны… А то, что под этим скрывалось, следующее: как минимум вот нефть — чрезвычайно желательная вещь, в особенности нефть; а как максимум — ну что же, русские подерутся между собой — тем лучше. Чем меньше русских останется — тем слабее будет Россия. Пускай красные дерутся с белыми возможно дольше. Страна будет возможно больше ослаблена и обойтись без нас не будет в силах, тогда мы придем и распорядимся… в их интересах было, чтобы Россия была истощена возможно больше и чтобы они могли сделать из России свою колонию(выделено мною. — Ю. В.). Никаких благородных целей я там не вижу…»

Судебное разбирательство по делу Савинкова происходило в открытом заседании 27 и 28 августа и завершилось в ночь на 29 августа 1924 г. в Москве. Семь месяцев минуло с той поры, как умер Ленин.

Приговор Борису Викторовичу Савинкову — расстрел. Ему было сорок пять. Приговор он встретил совершенно спокойно.

Безусловно, поражает быстротечность разбирательства. Зачем, к чему эта спешка — не понять.

29 августа в 6 вечера заместитель председателя Военной коллегии Верховного суда СССР В. В. Ульрих вручил Савинкову постановление президиума ЦИК СССР о замене Савинкову высшей меры лишением свободы на 10 лет.

Через неделю-другую Савинков под видом самоубийства будет выброшен чекистами в балконную дверь (это версия, это не доказано) [155] Я разделяю мнение Локкарта. Вряд ли Савинкова убили. Этот человек не мог сидеть в тюрьме — для нею это было хуже гибели. Это, скорее всего, самоубийство. . С дела Савинкова, что называется, уже по-крупному начал свою карьеру знаменитый «красный топор» — Ульрих, вынесший смертный приговор многим тысячам жертв нового революционного порядка. Ульрих будет их штамповать до 1948 г. — редко 15 или 20 лет лагерей, как, скажем, И. М. Гронскому, в основном же пуля или даже петля: были и такие приговоры…. Родился Василий Васильевич 1 июля 1889 г. в семье латышского революционера, вскоре — большевика. Мать — учительница музыки. В 1895 г. Ульрихи последовали за главой семьи в ссылку. Это не помешало молодому Ульриху закончить Политехнический институт. С 1918 г. он в чека, с 1920-го — председатель Военной коллегии Верховного суда республики. Кого только не приговаривал!.. В 1948 г. выведен из Военной коллегии Верховного суда СССР и назначен заведующим кафедрой Военно-юридической академии. Смерть от сердечного приступа сразила его в 1951 г. Ульрих отошел в мир иной не просто заслуженным военным юристом, а генерал-полковником! В истребительной практике сталинской власти 20-40-х годов два имени сплетены навечно: генерального прокурора А. Я. Вышинского (1883–1954) и председателя военной «тройки» союзного значения В. В. Ульриха. Оба закончили свои дни, благополучно преодолев огромное кровавое озеро. Мощно разгребали клейко-кровавую гладь. Это ничего, что ноги в лакированных генеральских штиблетах не доставали дна. Значит, верно поставлен слив крови, в полном соответствии с заповедями Ильича.