Юрий Власов - Женевский счет

— Сволочи! — шепчет Александр Васильевич.

Пепеляев поражает. Скажи адмиралу об этом четверть часа назад — не поверил бы! Этот всепробивающий таран, носитель самых решительных идей — и вдруг подобострастие! И этот человек был комиссаром в Кронштадте!..

А там, в вагоне (это владело всеми), сдирают кокарды, рвут с мясом погоны, отделываются от бумаг, мнут, грязнят шинели. А успокоясь, тоскливо смотрят на оцепление: уйти бы, уйти…

Конвой ведет Колчака и Пепеляева через Глазково [183]к Ангаре. Звездная темень. Снег на льду вытоптан в широкую дорогу. Александр Васильевич догадывается: взорван мост. Сзади — огни станции, впереди — огни города.

Александр Васильевич видел, как вынесли из вагона его чемодан — это не страшно, там только вещи.

«Эх, адмирал, адмирал… — Александр Васильевич покусывает губы. — Все не допускал выдачи, берег бумаги, письма к Анне, а тебя взяли и выдали…»

Тик перекашивает плечи, но охрана не замечает. Вообще темень кстати. Никто не видит его, а самое главное — он не видит их лиц.

Он засовывает трубку в карман — и конвойные сразу притискиваются к нему.

— Я спрятал трубку, — объясняет адмирал.

Боже, дай дожить дни в сознании своей силы!

На иркутском берегу Ангары их ждут автомобиль и грузовик с дополнительной охраной. С непривычки побаливают ноги. Шутка ли, два месяца отсидел в поезде [184].

«Будут ли давать прогулки?» — думает Александр Васильевич.

Ему указывают место на заднем сиденье «форда». По бокам плотно садятся охранники в штатском. Они сдавливают адмирала — это до гадливости неприятно. Александр Васильевич старается отвлечь себя раздумьями о будущем, насколько это выходит.

«Отныне я не должен помышлять о спасении. Я должен дать ответ о смысле нашего дела. В этом, и только в этом, цель оставшихся дней…»

Около полуночи Александра Васильевича отводят в камеру-одиночку корпуса одиночных камер губернской тюрьмы.

Боже, дай дожить дни в сознании силы!..

С утра в иркутских газетах и прокламациях обращение:

« От Политического Центра

Вчера, 15 января 1920 года, в 21 час 55 минут вечера уполномоченные Центра М. С. Фельдман, командующий Народно-Революционной Армией капитан Нестеров и уполномоченный Политического Центра при штабе Народно-Революционной Армии В. Н. Мерхлев ПРИНЯЛИ от Чешского Командования бывшего Правителя адмирала Колчака и бывшего председателя Совета Министров Пепеляева.

По соблюдении необходимых формальностей они были под усиленным конвоем доставлены в Иркутскую Губернскую тюрьму, где и помещены в одиночные камеры.

Охрана Колчака и Пепеляева поручена надежным частям Народно-Революционной Армии.

Председатель Политического Центра Ф. Федорoвич

Члены: Борис Косминский, М. Фельдман, А. Самохин »

Размашистую пустил подпись под обращением Флор Федорович Федорóвич. Ударил, расколол Россию его, Федорóвича, звездный час!

Зашагал по кабинету, заметался в восторге — все загубленные души друзей эсеров отомщены, все ужасы и страхи 13 месяцев кровавого правления адмирала отомщены!

Вспомнил крохотку камеру в омской тюрьме и себя у койки: сердце аж где-то в горле, темно в глазах — выдернут на казнь или…

И затоптал кабинет шагами. Машет кулаком и выкрикивает капитану Калашникову — заместителю командующего армией:

— Революция победила! Пришел час суда над царским выкормышем!

А ночь была над Байкалом и впрямь звездная — и стынет, мрет над белым саваном тайги и сопок, городами, чехословацкими эшелонами, каппелевцами, зарывающимися на сон грядущий в сугробы (один теснее к другому — иначе не проснешься), и намученными, ободранными полками Пятой армии с безвестным красноармейцем Брюхиным Самсоном Игнатьевичем.

И такие полные звезды — ну не настоящие, ну сочиненные, выдуманные, ну как на экваторе или… как глаза любимой после распада объятий и мучительных судорог. Не глаза, а омуты. Черпай счастье — и не вычерпаешь!

И в эту ночь сидел и ждал сообщений с вокзала председатель Политцентра, все слова капитана Калашникова — сухой дробью мимо сознания.

И когда полоснул тишину звонок и в трубке захрипел басок Фельдмана: «Взяли адмирала, Флор Федорович…» — оторвался от его, Флоровой, души и вознесся над всем миром этот самый звездный час…

Неспроста в кабинете маялся и капитан Калашников. Не верил до конца чехам председатель Политцентра. Кто, как не они, вкупе с колчаковцами свозили в Омск эсеров под пули и штыки офицеров. Помнит это Федорóвич, помнит… А посему нужда могла возникнуть в боевых отрядах. Назвали эти отряды Народно-Революционной Армией и находились в ту ночь все до единого ее бойца на суточном дежурстве.

Не слышали о капитане Калашникове? Дело поправимое. Я Вам его представлю, дорогой читатель. Смею Вас заверить, капитан из интереснейших людей. Однако все по порядку.

В молодости Н. С. Калашников слесарил, в революцию пятого года палил по солдатам и городовым. В партии Чернова сразу принял сан боевика и заимел на счету внушительное число терактов. Много раз давал тягу из кутузок.

В первую мировую войну, как человек образованный, быстро продвинулся до капитанского пустого погона [185], замостив грудь крестами. Удивительно, а такое, мягко выражаясь, пестрое прошлое не помешало выслужить человеку капитанский чин. Вещь, для советских условий совершенно невозможная. Уже на самой первой ступеньке подобной биографии сгинул бы человек в небытие. А уж об офицерских чинах и речи быть не могло.

Были Калашникову не по нутру ни государь император с Распутиным и немкой-царицей, ни большевики с их убойно-загробной программой, ни трепач Керенский, ни самодержавный Колчак (хотя поначалу вроде бы и повоевал за его высокопревосходительство против большевиков), ни опять-таки ленинцы, когда стало очевидно, что власть они берут всерьез…

Исключали его из эсеровской партии и с охотой принимали вновь — аж близкие сбились со счета: месяц в эсерах, а месяц сам себе голова, в вольных беспартийных гражданах великой России.

При первом захвате власти большевиками (это сразу после октября семнадцатого) сколотил капитан подпольную офицерскую организацию, которую позже передал полковнику Элерц-Усову. Затем послужил при Гришине-Алмазове, царство ему небесное. Через несколько дней после перехода власти от Политического Центра к большевистскому ревкому зачистят вдову Гришина-Алмазова в ту же тюрьму, где ждал своей участи бывший Верховный Правитель.

С утверждением советской власти, или, как писал Бабель, «советчины», в Сибири и на Дальнем Востоке капитан, теперь уже давно бывший, загрустил и надумал податься в Калифорнию: много приятного читал о том крае. Ну не мог бывший капитан видеть красные знамена, слышать пролетарские призывы и пение «Интернационала» — гнусавым и гнусным казалось, а всего пуще воротило от портретов новых хозяев России — ну сплошь Ленины и Троцкие! От их козлиных бородок сыпью покрывался и скребся почище чесоточного.