Юрий Власов - Женевский счет

Еще 7 марта Временное правительство постановило:

— признать отреченных императора Николая Второго и его супругу лишенными свободы и доставить отрекшегося императора в Царское Село;

— поручить генерал-адъютанту Алексееву для охраны отрекшегося императора предоставить наряд в распоряжение командированных в город Могилев членов Государственной думы — Бубликова [66] А. А. Бубликов — в те дни комиссар и распорядитель движения на железных дорогах. , Вершинина, Грибунина и Калинина;

— обязать членов Государственной думы, командируемых для сопровождения отрекшегося императора из Могилева в Царское Село, представить письменный доклад о выполнении ими поручения;

— выполнение постановления об аресте жены Николая поручено командующему войсками Петроградского военного округа генералу Корнилову (и в такой роли выпало выступить неугомонному генералу. — Ю. В.).

В день 4 марта Ленин направляет Коллонтай новое письмо. Его занимают тактика партии и завоевание власти Советом рабочих и солдатских депутатов. В то же время он старательно составляет выписки из главнейших европейских газет с известиями из России.

Тогда же Александр Федорович Керенский прибыл в Москву и присутствовал на заседании Московского Совета рабочих и солдатских депутатов. На вопрос о судьбе бывшего царя Керенский заявил, что «в самом непродолжительном времени Николай Второй, под его личным наблюдением, будет отвезен в гавань и оттуда на пароходе отправлен в Англию…».

«Гаванью» оказалась та яма посреди проселка…

Александр Федорович впервые заявил о себе в 1905 г., подписав совместное обращение общественных деятелей Москвы против ареста депутации из представителей интеллигенции города. С 1906 по 1913 г. — защитник на политических процессах. Это создало ему имя и солидную ораторскую практику [67] Среди 11 депутатов Саратовскую губернию в Государственной думе четвертого созыва представлял и Александр Федорович Керенский. .

А самой что ни на есть натуральной гаванью воспользуется… сам Александр Федорович. Ровно через восемь месяцев он ударится в бега, а к июню восемнадцатого добегается до немоготы, тогда и воспользуется архангельской. Примет его на борт английский крейсер «Адмирал Об», и будет он по паспорту сербским гражданином Милутином Марковичем. И выходит, сбылся тот ответ в Московском Совете, по-своему пророческим оказался…

Не обходит эти трагические дни и генерал Врангель.

«Утром полкам были прочитаны оба акта (отречение Николая Второго и отречение его брата Михаила. —Ю. В.) и даны соответствующие пояснения. Первые впечатления можно характеризовать одним словом — недоумение. Неожиданность ошеломила всех. Офицеры… и солдаты были озадачены и подавлены. Первые дни даже разговоров было сравнительно мало, люди притихли, как будто ожидая чего-то, старались понять и разобраться в самих себе. Лишь в некоторых группах солдатской и чиновничьей интеллигенции… ликовали. Персонал передовой летучки (санитарной. — Ю. В.), в которой, между прочим, находилась моя жена, в день объявления манифеста устроил на радостях ужин; жена, отказавшаяся в нем участвовать, невольно через перегородку слышала… смех, возбужденные речи и пение».

Петр Николаевич Врангель был убежден: это начало всероссийской смуты. Перед ним список Временного правительства.

«Из всех них один Гучков был относительно близок к армии…

Имя князя Львова было известно как председателя Земского Союза, он имел репутацию честного человека и патриота. Милюков и Шингарев были известны как главные представители кадетской партии — талантливые ораторы… Были и имена совсем неизвестные — Терещенко, Некрасов… Действенного, сильного человека, способного ухватить и удержать в своей руке колеблющуюся власть, среди всех этих имен не было».

Иванов, Хабалов… ни одной толковой, предприимчивой личности на своем месте. Десятилетиями отфильтровывались безвольные, бесхребетные — и они отмерили кесарю кесарево.

Революционное подполье закаляло людей, отбирало. Идеи обновления мира поднимали людей, делали личностями.

И в переломный момент старый мир России не смог ни защититься, ни выдвинуть могучих личностей, ни бросить истинно возрождающие идеи. Этот мир вдруг предстал донельзя изжившим себя. И все отступили.

История сломала формы, которые лишены пластичности. Сломала — и прошла через них. История чтит и любит только победителей, больше ни одного имени не помнит.

Большевизм брался открыть людям новый мир.

Мария Федоровна недурно играла на пианино. Это доставляло сыну, теперь уже бывшему российскому самодержцу, немало радостей — в те вечера она часто садилась за инструмент. Она много говорила с Ники и часто играла, и все столь милое с далеких лет, когда всем им, царствующим Романовым, было еще так мало лет: и взрослым, и их детям…

Николай Александрович вставал, подходил к матери, клал ладони на плечи — они такие узкие, доверчиво-слабые. Мария Федоровна тихо и ласково прижималась щекой к его руке. После поднимала голову и смотрела на сына: глаза наливались влагой, в отблеске света — золотистой. Отворачивалась к клавишам, чтобы скрыть слезы. Покачивала в такт аккордам головой.

Мужеством отметил создатель душу этой маленькой изящнокрасивой датчанки.

Николай Александрович негромко, едва слышно напевал. Низкий бас приятно рокотал в покоях. Лакей Чемодуров, опустив голову, беззвучно плакал за дверью.

Грустно, жалуясь и скорбя, звучали слова прежде столь светлопечальных романсов, сулящих надежду, любовь, покой. Господи, сколько боли со всех сторон! За что?!

За что?!

И Николай Александрович касался губами шеи матушки. До боли знакомый запах волос разом придвигал все картины дорогой юности, а главное — любви… Бог тому свидетель: он хотел лишь добра народу — и ничего больше, потому что у него все есть, ему ничего не надо, совершенно ничего. Он жил для России, только для России…

Уже никогда он, Николай Романов, не молвит: «Всевышним промыслом врученное мне попечение о благе Отечества…»

Нет империи!

Бездна!

Одни рыла вместо лиц, хрюканье, брызжущая слюна и ненависть…

А что до Шульгина… в 1944 г., при освобождении советскими войсками Югославии, Василий Витальевич будет арестован и в Москве осужден. Во владимирской тюрьме отсидит до 1956 г. Отречется от белого движения, душой которого являлся. Обратится с письмом к русской эмиграции. И глубоким старцем ляжет в родную землю. А тогда, в день отречения государя императора, Василию Витальевичу было всего тридцать девять — столько же, сколько и Сталину.

В своем первом открытом письме к эмиграции Василий Витальевич подвел итог своей жизни. Оно длинное, это подведение итогов.