Юрий Власов - Женевский счет

Александр Сергеевич не узнавал людей.

С внешней стороны его жизнь, казалось бы, складывалась вполне благополучно. Увольнение по списку нового военного министра Гучкова, составленного Алексеевым, более 100 генералов не коснулось Лукомского. Донесения, поступавшие из армии, указывали на то, что все постепенно разваливается. «Работать в ставке стало трудно и тяжело, — писал Александр Сергеевич спустя добрый десяток лет уже в эмиграции, в тесной парижской квартирке, — чувствовалось полное бессилье задержать ход событий и остановить… развал армии. В конце мая я обратился к генералу Алексееву с просьбой освободить меня от должности генерал-квартирмейстера и дать мне назначение в строй… и я был назначен командиром 1-го армейского корпуса, бывшего на Северном фронте… С первых же дней моего командования я убедился, что придется быть не командиром корпуса, а «главноуговаривающим»… Открытая пропаганда, которую вел Ленин в Петрограде и которой потворствовало Временное правительство, делала почти невозможной борьбу против нее в войсках…»

Свержение монархии и установление демократических порядков дали возможность большевикам собраться, привести себя в порядок, умножить силы и перейти в наступление, используя глубочайший социально-экономический кризис, порожденный войной. Не будь войны, предельно обострившей противоречия, не видать большевикам власти. Об этом, кстати, говорил и Ленин. Война с ее бедствиями явилась самым искусным и могучим просветителем народного сознания. Оставалось лишь подключить лозунги о земле и мире.

В дни Февральской революции в Петрограде видных большевиков не оказалось. Они эту революцию непосредственно не готовили и даже не подозревали о ней. Революцию совершил народ (тогда говорили: это «революция очередей»). Зато плоды революции большевики обратят себе на пользу.

Полицейский сыск императорской России привел к разгрому большевистских и меньшевистских организаций во всех центрах России. По словам руководителей этого самого сыска и судя по документам, те организации, которые и существовали, находились под всеохватным внутренним контролем. Платные сотрудники охранных отделений подробно освещали деятельность партийных организаций. Не имело смысла ликвидировать эти организации окончательно, так как возникали трудности с внедрением новых агентов.

В своей преданной анафеме автобиографии Шляпников свидетельствует: «…в начале 1916 года снова выехал за границу. Все эти годы работал в теснейшем контакте с заграничной частью ЦК, в состав которого входили В. И. Ленин и Г. Е. Зиновьев. С 1915 года состоял членом ЦК по кооптации. В 1916 году, в целях изыскания средств на партийную работу, находился в Америке. В конце 1916 года вернулся снова в Россию. Организованное в 1915 году бюро ЦК к этому времени было частью арестовано, частью дезорганизовано, и мне снова пришлось работать по созданию нового бюро ЦК…»

Обратите внимание: «снова».

Сыск методично обрезал не только партию, но и ее главнейшие органы. Приходилось все непрерывно воссоздавать.

Именно поэтому в Петрограде, как и в Москве, Киеве, Харькове, Нижнем Новгороде и других центрах, не оказалось ни одного из руководящих работников партии — все были взяты или прочно отсиживались в эмиграции, отказываясь в условиях военного времени рисковать. Тут военный суд мог влепить не ссылку, а расстрел. Какое сравнение — Цюрих лучше.

Именно поэтому Александр Гаврилович Шляпников оказался вдруг самым представительным большевиком в Петрограде. Сталин ему этой воистину исторической представительности не спустит и уничтожит как злейшего врага партии и государства. Ведь он, этот Шляпников, превосходил Сталина по роли в партии, очевидной близости к ленинскому руководству, да к тому же много работал за границей (в добром десятке стран), а это, по более поздним меркам Сталина, верная измена Родине, и участие в оппозициях это доказывает. В общем, были все основания пришибить Александра Гавриловича, что охотно исполнили коммунисты в чекистской форме. Эти всей историей своего существования доказали совершеннейшую всеядность по всем статьям. Черный орден убийц.

Все это очень укладывается в понимание демократии по-ленински, то есть как беззаконно-силового решения каких бы то ни было затруднений, будь то личных или государственных. Во всяком случае, последователи Ленина в первую очередь усвоили из его учения именно это, усвоили — и сделали центральным в государственной жизни.

Послеоктябрьская практика доказала: с помощью насилия все возможно и достижимо, — доказала и утвердила это как норму жизни.

Это государство поразительно!

Здесь не задумываются над тем, насколько прав человек, выступающий с критикой состояния общества, а лишь жалеют, что проглядели и не прибили в свое время.

И оно удивительно самодовольно, это государство. Никогда не сомневается в своей правоте, хотя не выбирается из трясин жесточайших ошибок и потерь. Впрочем, к людским потерям здесь относятся стойко.

Эта «демократия» наловчилась осуждать все неудобные книги с участием народа, не давая читать ему эти самые книги. Это, конечно, верх здравого смысла и, безусловно, верх демократии. Народ тоже проявляет при этом верх гражданственности.

Чему удивляться, это он, народ, пошел за Гитлером и залил кровью Европу. Это он, народ, участвовал в позоре и безумствах «культурной революции» Мао Цзэдуна. Это он, народ…

Этот список не имеет начала, не будет иметь и конца.

Святость и справедливость не всегда являлись достоинствами народа; ведь это сообщество граждан — из выживших, то есть приспособившихся… И началось все гораздо раньше, много раньше тех времен, когда люди благодарно распяли Христа. Собственно, не началось, а, так сказать, имело продолжение в потоке времени.

Народ непрестанно является предметом политических и идеологических спекуляций, демонстрируя при этом чрезвычайную податливость. Благодаря его равнодушию, глубокой занятости собой были и остаются возможными самые дикие зверства и несправедливости. А если народ более или менее сыт, то любые зверства вообще как бы рикошетят от его совести.

Дитерихс даст свою оценку событиям:

«С 27 февраля, с момента крушения той формы, которая в представлении либеральной интеллигенции рисовалась деспотическим правлением, Россия неудержимо катилась в бездну.

Большие умы были «западнические», а не русские. Среди интеллигенции было много людей с русской душой, но Дух был не русского христианина».