Юрий Власов - Женевский счет

Самсон Игнатьевич кивнул мне степенно, опрокинул рюмку, рыгнул, посидел, а после и заел тушенкой, почмокивая и облизывая ложку. И уж тогда велел затворить дверь на ключ. Я затворил, а он и протянул руку. Это всегда означало желание обследовать мой улов — порой Самсон Игнатьевич становился молчаливым и обходился жестами. Но в данном случае эта молчаливость почти тут же сменилась целым роем слов и звуков. Виной тому оказалась не водка, а открытка с магнолиями. Их Самсон Игнатьевич ценил до вскриков, ударов кулаком по столу, крепких рабочих выражений. Вообще, магнолию он называл любимым растением. В тот раз он даже поцеловал открытку.

За дальнейшим «лупированием» моей добычи Самсон Игнатьевич и сообщил, что он, несмотря на партийность, отмечает день своего ангела, а заодно и Пасху с Рождеством, Крещение, Благовещение, Троицу, Успение и Воздвижение. Он еще не пропустил ни одного, ибо это истинно народные дни, и вообще он «мужик, еще на все годный, ему нет и пятидесяти». И тут он минут на десять зашелся изнурительным кашлем.

Я в те годы не представлял, что такое именины, в нашей семье их никогда не отмечали: религиозный пережиток, ведь никаких ангелов нет. И все же я догадался, это вроде второго дня рождения, а в таких случаях принято что-то дарить. И я не обменял, а преподнес в дар весь свой улов. Самсон Игнатьевич пришел в такое замешательство — взял и глянул на меня через лупу. Водянисто-голубой глаз с красными прожилками крупно и страшновато приложился ко мне. Потом Самсон Игнатьевич решительно усадил меня за стол и насыпал на блюдце красных «союзных» леденцов. Меня так и затрясло! Я сразу все и сунул в рот.

И выпивая, и заедая рюмочки тушенкой, Самсон Игнатьевич поделился рассказами товарища Ермакова.

Я так и принял сердцем: не было и нет ничего дороже этого за душой Самсона Игнатьевича.

Романовых превратили в игру дыма и света на бывшем руднике. В не прогоревшем до пепла остове бывшей царицы — там, где положено красоваться корсажу, — наскреб царско-колчаковский следователь кучку ценнейших бриллиантов. Берегла их на черный день Александра Федоровна, а он, это день, и впрямь стал для них всех черным, чернее и не бывает…

Что сгорело до остова, распада костей на угли, при жизни было суровой, педантичной немкой, воспитанной в строгой чопорности. Царица-немка жила обособленной жизнью от русского двора. Скупость ее являлась предметом постоянных вышучиваний для петербургской аристократии. Так, она сама урезывала пособия, которые русская казна отпускала ее отцу — великому герцогу Гессен-Дармштадтскому Людовику Четвертому. До замужества носила имя Алисы Виктории Елены Луизы Беатрисы, при русском дворе оставалась верна себе. До последнего дня сама штопала чулки детей, а их у нее было пятеро. Не знала не гадала, что растила их для зверской бойни в нижней комнате Ипатьевского особнячка.

Заслуживает внимания диалог между Лениным и Троцким вскоре после октябрьского переворота.

«— А что, — спросил меня совершенно неожиданно Владимир Ильич в те же первые дни, — если нас с вами белогвардейцы убьют, смогут Свердлов с Бухариным справиться?

— Авось не убьют, — ответил я, смеясь.

— А черт их знает, — сказал Ленин и сам рассмеялся».

Ленин исключал за Каменевым, Зиновьевым и Сталиным способность руководить новым государством, Ленин исключал, но не они. Это и породило гнуснейшую интригу.

К власти и липнет преимущественно грязь и честолюбивая посредственность. Истинные служители народа — Ганди, Толстой… не искали личной власти. Они помогали народу найти дорогу.

В другом месте воспоминаний Троцкий обмолвится: «В 1917 году он (Сталин. — Ю. В.) промелькнул передо мною незаметной тенью» [82] Троцкий Л. Д. Моя жизнь. Опыт автобиографии. Т. 2. М., «Книга», 1990, с. 60, 174. .

«Незаметная тень» из жгучей потребности властвовать — это, несомненно, самый коварный и опасный продукт политической борьбы. Волевые, даровитые личности не нуждаются в доказательствах кровью. Сила разума открывает им путь. Посредственность достигает цели через насилие всех видов и форм.

Локкарт дает сравнительную характеристику Ленина и Троцкого, будто нарочно для нас:

«Троцкий был великим организатором и человеком огромного физического мужества. В моральном отношении, однако, он был неспособен противостоять Ленину, как блоха не может противостоять слону».

Это свидетельство из тех лет, не подгонка на потребу дня.

Особенный восторг Самсона Игнатьевича вызывали воспоминания о художественном панно в свердловском музее. Там в красках был изображен сам товарищ Александр Георгиевич Белобородов — председатель Уралсовета. Он на железнодорожных путях, а из вагона к нему выводят царскую семью. Первый — царь, в обычной серой шинели без погон, за ним — царица, в накидке, хмурая, губы узко поджаты, а за ней — девочки, позади всех — дядька, на руках у него наследник. Алексей упал в четыре года, и неудачно, и с тех пор у него болели колени, даже в старой кинохронике на торжественных выходах его порой несут на руках. Кстати, он единственный из детей походил на мать. Дочери удались в отца, а он, Николай Второй, в свою очередь повторил мать — Марию Федоровну, датскую принцессу, и не только лицом, но и ростом, фигурой. А тот дядька, что вынес из вагона наследника, — матрос Нагорный Климентий Григорьевич. Много преданности явил он царскому семейству и был расстрелян за несколько дней до расправы с царским семейством.

Но уже позже я узнал, что все было не так. Бывший царь, его жена и дочь Мария Николаевна приехали отдельно. Через несколько недель за ними приехали и остальные дети. И не председатель Уралсовета Белобородов встречал бывшего царя (не встречал, а принимал по описи, как арестантов), а военный комиссар Уральской области Голощекин. Кто написал такое панно, зачем?..

Ну, а само панно что надо: на путях охрана из уральских мастеровых — чубатые, белозубые, в глазах — металл.

Что за дело мастеровым до разных угодников да блаженных? Эти Романовы, мать их, с ума посходили! Якшаться да святости набираться у француза-спирита Папюса, действительного статского советника Филиппа, блаженных Серафима Саровского, Иоанна Кронштадтского, босоногого Митеньки из Оптиной пустыни, что под Козельском. Да спятили и царь, и царица! Это ж с Гришкой Распутиным спутаться! Да вся Россия обхохоталась — тоже «старец» нашелся! Да козел!..

Откуда было знать мастеровым, что «открыла» «старца» та самая генеральша Лохтина, которую неуемный «старец» вылечил от неврастении кишок… Да этой бабе мужика надо было пудов на семь — какая там неврастения! Кобылой бы заржала, мать ее вдоль и поперек!..

А у Филиппа — своя, отдельная история. Он был сыном мясника из Лиона, имел частную лечебную практику. В самом начале девятисотых годов занесла его в Петербург известность лекаря-чудотворца с большой гипнотической силой; не много понадобилось времени — и стал своим в царской семье.