Ярослав Соколов - Вызов принят. Невероятные истории спасения, рассказанные российскими врачами

«Я хорошо помню ту первомайскую демонстрацию в Киеве, – рассказывает врач-терапевт Михаил Батурин. – Стояла прекрасная погода, было тепло и солнечно. Колонны нарядных весёлых людей заполнили центр города. Громко играла музыка, демонстранты радостно улыбались, махая красными флажками. Розовощёкие карапузы гордо шествовали рядом с родителями, таща за собой воздушные шары, кто по одному, а кто целыми гроздьями. Парочка таких шариков, случайно отпущенных малышом, устремилась вверх, подхваченная лёгким весенним ветерком. Почему-то отчётливо запомнилось, как я тогда смотрел, жмурясь и прикрываясь ладонью от солнца, на эти уплывающие яркие шарики, под безутешный плач ребенка, скрытого от меня толпой».

Колонна медленно двигалась по направлению к Крещатику, то и дело останавливаясь. В одну из таких остановок Михаил услышал крики «Врача, врача! Ребёнку плохо!» Он стал протискиваться сквозь толпу и вскоре увидел ошалелого вида молодого мужчину, несущего на руках неподвижного мальчика лет семи. Люди перед ним расступались. Отец от волнения еле слышно говорил: «Помогите, пожалуйста, помогите, Коленьке плохо…»

Недалеко от обочины в тени деревьев стояла скамейка, куда положили мальчика. Михаил осмотрел его и достаточно быстро привел его в чувство. Коля жаловался на тошноту, головокружение, слабость и сухость во рту. У кого-то нашлась бутылка минералки. Малышу дали выпить воды, протёрли лицо и сделали компресс. Минут через десять мальчик почувствовал себя лучше. Михаил посоветовал немедленно отвезти его в дежурную больницу.

«Казалось бы, ничем не примечательный рядовой случай, если бы не одно «но»… Мой знакомый, коллега, дежуривший на Первомай в бригаде «скорой помощи», рассказывал мне потом, что подобный случай был в тот день не единственный. Необычно большое количество детей на демонстрации теряли сознание, и это при том, что, особой жары не было. Всё стало понятным лишь несколько дней спустя, когда по городу поползли тревожные слухи…»

Так начался май 1986 года.

С момента катастрофы на Чернобыльской АЭС до первомайского праздника прошло меньше недели. Выбросы от взрыва взметнулись на высоту более десяти километров, где несущие смерть частицы пыли были подхвачены мощными воздушными потоками. Радиоактивное облако отчётливо наблюдалось с находящейся на орбите космической станции в течение нескольких дней после аварии. Тогда тщательно скрывалось, какой радиоактивный фон присутствовал в Киеве во время проведения первомайской демонстрации, но, судя по косвенным признакам, он был весьма значительным.

Владимир Щербицкий, бывший в то время первым секретарём ЦК Компартии Украины, вплоть до самой последней минуты вёл отчаянные телефонные переговоры с Горбачёвым, пытаясь добиться отмены демонстрации, на что получил категорический отказ.

«Точное количество людей, подвергшихся тогда облучению, сейчас уже установить невозможно, но совершенно очевидно, что это далеко не одна тысяча человек. Десятки умерли сразу, сотни – спустя годы, многие навсегда потеряли здоровье. При этом не исключено, что этот чёрный след аварии растянется ещё на долгие годы. Радиация ведь это такая штука, которая может громко аукнуться даже спустя 2–3 поколения».

НЕТ СТРАШНЕЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ,

ЧЕМ ОСОЗНАННО ПОДВЕРГАТЬ

ЖИЗНЬ ЛЮДЕЙ ОПАСНОСТИ

РАДИ ИДЕОЛОГИИ.

Как показал дальнейший ход событий, «солнечный удар» тогда получила вся наша страна.

«В ночь аварии меня вызвали по телефону из приёмного отделения, – рассказывала Татьяна М., работавшая фельдшером в медсанчасти № 126 города Припять. – Голос у медсестры, которая мне тогда позвонила, сильно дрожал, она то захлёбывалась, то внезапно замолкала. Добиться чего-то вразумительного от неё я так и не смогла, но и без того стало понятно, что случилась беда. Последующие события понеслись так стремительно, как будто происходили в каком-то фильме о совсем другой, словно бы не моей жизни, настолько всё это было неожиданным и страшным.

Когда я только подходила к больнице, первое, что услышала – какой-то совершенно нечеловеческий крик боли, сначала один, затем другой, а потом с десяток голосов слились в один общий ужасающий стон. Я в медицине уже далеко не новичок, однако всё моё тело от этого озноб прошиб – наверное, такие крики можно услышать лишь в аду. У приёмного отделения стояли две машины скорой помощи, и из них выгружали полуживых людей. Кого-то сразу клали на носилки, кто-то ковылял сам. Лица и руки у многих оказались сильно обожжены. Глаза санитарки, помогавшей выгружать больных, были в слезах, она что-то говорила, пыталась успокоить, а слёзы всё текли и текли по её лицу.

Приёмное отделение больницы, рассчитанное на одновременную обработку не более 10 человек, оказалось полностью забито поступавшими больными. На многих из них видела военную форму. Как позже мне сказали, это были пожарные, первыми прибывшие на борьбу с аварией.

Многим требовалась незамедлительная медицинская помощь, а медперсонала катастрофически не хватало. Ощущалась острая необходимость не только в квалифицированных врачах и фельдшерах, но даже в медсёстрах и санитарках. Изначально в ту страшную ночь на скорой помощи дежурил один врач и один фельдшер. Плюс к этому в приёмном покое находились ещё медсестра и санитарка. Они в итоге и приняли на себя первый вал пострадавших. Потом уже всех, кого возможно, обзвонили, а за остальными послали людей по адресам. К огромному сожалению, так совпало, что день был субботним и многие успели уехать за город.

Внезапно из-за большой дозы радиации у нескольких человек одновременно началась сильная рвота, они бросились к единственному находившемуся по близости ведру, и их стало рвать одновременно. В промежутках между приступами кто-то из них пытался отвечать на вопросы терапевта по поводу дозы облучения. Даже примерных уровней радиации на станции, а тем более полученных доз никто тогда не знал. Говорили, что на АЭС сейчас везде пыль и грязь, очень многое разрушено, а вся станция является зоной мощного излучения.

Смотреть на вновь поступающих людей было действительно страшно. Некоторых бил сильный озноб, другие пошатывались, как пьяные, с трудом ориентировались. Многие были сильно, до волдырей, обожжены, лица покрывала коричневая маска так называемого ядерного загара, некоторые же, напротив, выглядели белыми, словно мел. Одни казались неестественно сильно возбуждёнными, другие, наоборот, чрезвычайно заторможенными.

По нашей просьбе все прибывающие складывали свои личные вещи и документы прямо при входе, на подоконник. Конечно же, сортировать их тогда не было никакой возможности, так и лежало всё в общей куче. С собой врачи запретили брать в терапевтическое отделение любые личные вещи – кольца, часы, цепочки – всё это к тому времени уже было дополнительным источником радиации. Дальше с людей под душем смывали радиоактивную пыль и переодевали в чистую одежду. Когда в приёмном отделении закончились комплекты чистого белья, пациентов стали просто обёртывать в простыни.