Чекисты на скамье подсудимых. Сборник статей

В новой ситуации Давлианидзе, видимо, быстро освоился и стал преуспевать. Его склонность к подозрительности и доносительству попала в благоприятную среду. Дело Давлианидзе показывает, как сама ведомственная атмосфера в НКВД подталкивала к нарушениям законности. Защищенные покровительством руководства органов госбезопасности и партии, а также властью, данной им этим руководством, следователи уверовали в свою всесильность, что еще более усиливалось осознанием «непрозрачности», то есть закрытости процессуальных действий для контроля, и отсутствием подотчетности. Соперничество и взаимная подозрительность в сочетании с тем фактом, что именно такое поведение было критерием оценки их работы, поощряло следователей к использованию любых методов и уловок для достижения быстрого роста числа арестов и признаний. Следует добавить, что Давлианидзе и его современники не были знакомы с концепциями главенства закона, даже в советской интерпретации этого главенства как «социалистической законности». Как доказывал на суде сам Давлианидзе, ни он, ни его коллеги не имели юридического образования или иной подготовки, и только значительно позже он стал задумываться о смысле и значении подобных концепций [2003]. Давлианидзе не уклонялся от использования методов насилия, но, в отличие от Берии и некоторых других своих коллег, он, видимо, не усердствовал в избиениях и пытках задержанных и не получал от этого особого удовольствия, предпочитая подписывать приказы и заставлять это делать своих подчиненных.

Тем не менее Давлианидзе явно процветал в подобной среде, в результате время массовых репрессий и Великой Отечественной войны стало пиком его карьеры. До этого времени, в ранний период своей службы, Давлианидзе добился в лучшем случае посредственных результатов, а после 1945 г., когда политические условия в стране стали меняться, его подозрительность и доносительство на коллег и подчиненных привели к закату его карьеры и, в конечном итоге, к увольнению. Таким образом, свойства характера, столь хорошо послужившие ему во время репрессий, позже превратились в помеху [2004]. Успешная карьера в НКВД принесла Давлианидзе звание генерал-майора, множество орденов и медалей и хорошую квартиру в престижном районе Тбилиси. Давлианидзе, как и большинство его коллег в НКВД Грузии, был чужаком в грузинской столице, без хорошего образования, семейных связей, престижа и другого социального капитала. Это слишком опасное несоответствие большой власти и низкого социального престижа, вместе с отсутствием подконтрольности, по-видимому, также усилило рвение, с которым следователи НКВД допрашивали бывших высокопоставленных партийных руководителей Грузии и их жен, а также студентов и преподавателей институтов и университетов, составивших значительное число жертв [2005].

Все это могло быть лишь усилено усвоением официального дискурса и, в конечном итоге, принятием людьми неустанно пропагандируемой идеологии классовой борьбы, страха и угрозы контрреволюционной вражеской деятельности и вредительства. Следователи, видимо, были глубоко уверены в истинности этих угроз, в том, что обстановка в СССР была критической, а заговоры и преступления, в которых признавались их жертвы, реальны. Хотя Давлианидзе в разные моменты суда утверждал, что позже, после разоблачений на XX съезде КПСС, пришел к пониманию незаконности методов, использовавшихся НКВД во время массовых репрессий, однако ряд его замечаний свидетельствует, что он по-прежнему считал, что многие из его жертв были виновны и заслуживали полученного наказания. Зачастую он с презрением отзывался о репрессированных, и несколько раз на суде ему напоминали о том, что арестованные, которых он все еще считал врагами, уже были официально реабилитированы [2006]. Он также заявлял, как о само собой разумеющемся, что взаимная неприязнь между ним и рядом коллег коренилась в классовом конфликте, так как их родители в царское время были офицерами или чиновниками или потому, что у них были родственники заграницей [2007].

В конечном итоге, из дела Давлианидзе можно вычленить комбинацию факторов, определявших мотивацию и поведение как самого Давлианидзе, так, возможно, и его сотоварищей-карателей: приспособление к ведомственной обстановке, царившей в НКВД; давление со стороны коллег; страх и амбиции в соперничестве с соратниками и противниками в погоне за результатами, которые приносили награды и признание начальства; упоение силой и властью, которое они черпали из своего положения и полномочий; вера в правильность и моральную оправданность того, что они делали. К этому следует добавить неведение о незаконности методов, которые они использовали, как и отсутствие представлений о законности как таковой, а, кроме того, невозможность даже вообразить, что однажды то же самое партийное государство, которое приказывало и поощряло противозаконные действия, привлечет их к уголовной ответственности за эти же самые действия.

Обвинения в контрреволюционной и антисоветской деятельности, выдвинутые против Давлианидзе и других карателей НКВД Грузии, скрыли главнейшую цель судебного разбирательства. Вместо того чтобы признать, что причины преступлений, совершенных в период массовых репрессий 1937–1938 гг. в частности и в период сталинского правления в целом, коренятся в авторитарной партийно-государственной системе и свойственном этой системе отсутствии верховенства закона, обвинители вынуждены были сформулировать свои обвинения как злой умысел и проступки тех, кто извратил ленинские нормы. В Грузии это подразумевало «осужденного провокатора Берию и его сообщников». Давлианидзе и другие каратели, привлеченные к ответственности, были официально обвинены в контрреволюции как пособники в заговоре Берии с целью подрыва основ советской государственности и экономики, тогда как основной упор в аргументах обвинения был сделан не на контрреволюционные намерения и участие в заговоре, а на умышленное и преднамеренное нарушение законодательных и процесуальных норм. В конечном итоге обвинители, видимо, старались подчеркнуть не столько те преступные деяния, которые совершили каратели, сколько рвение при выполнении приказов. Поскольку почти всегда каратели были исполнителями общих или конкретных приказов, поступавших сверху, в данном случае от Кобулова, Гоглидзе и Берии, обвинители на суде старались доказать, что каратели были хуже, чем правонарушители, они были плохими, пагубными людьми, а для этого необходимо было показать рвение, злобный энтузиазм и порочность, с которыми приказы приводились в исполнение.

Давлианидзе мог по праву возразить, что не знал ни о каких заговорах, что он, в отличие от некоторых других своих сослуживцев, не был напрямую связан с Берией и его ставленниками, и что его намерения никогда не были контрреволюционными.