Сергей Яковлев - На задворках России

Спасский берет вину на себя и объясняет, что деньги эти долго копил... на кос­тюм. А Коробейникову дал, потому что завхоз понимает толк в костюмах и обещал подобрать то, что надо.

Василию Васильевичу почему-то не очень верят: видимо, он не производит впе­чатление человека, который покупает костюмы за полторы тысячи долларов.

Но самое замечательное, я бы сказал — великое, событие (с которым ничто дру­гое из этой мрачной поры новомирской истории и рядом не поставишь) происходит на другой день. Роза Всеволодовна утром при встрече с Коробейниковым просто и буднично говорит ему:

— Павел Алексеевич, я еще никогда в жизни не видела таких подонков, как вы.

Наверное, Коробейников в ответ, как обычно, сказал:

— Ну, почему?..

Во всяком случае, предпочел шума не поднимать.

Залыгин, узнав обо всем (вероятно, от самой героини, да какое это имеет значе­ние!), обрывает дома провод от страха за свою обожаемую помощницу: "Зачем вы это сделали? Что теперь с вами будет?.."

Роза Всеволодовна и сама уже не верит, что сделала, голос звенит и дрожит в от­вет, и на глазах — слезы...

Сам Залыгин в дни нашествия налоговой полиции появился в редакции, кажется, всего один раз. Офицеры сразу к нему, но долго не задержались. Я услышал из своего кабинета слова одного из них, в дверях обращенные к Залыгину на прощание:

— Вам, конечно, давно пора на отдых...

Зато Розу Всеволодовну помучили изрядно. А она и не возражала, охотно поведа­ла все, что знает, вплоть до покушений на меня и Спасского.

Появившись у меня, полицейские начали как раз с этого:

— Вы связываете нападение на вас с обстановкой в редакции?

— Не знаю. Это могло быть простым совпадением.

Они, кажется, рады ответу. Скандальный эпизод закрыт.

Рассказывают мне о долларах Спасского, о показаниях наборщиц, о том, что кас­сир Зюзина каждый месяц в одном и том же обменном пункте меняет некую сумму в валюте на рубли — видимо, чтобы доплачивать сотрудникам помимо ведомости?..

— Вы признаете эти факты?

— Как я могу признавать или не признавать то, о чем впервые слышу от вас.

— А вы сами отдавали подобные распоряжения? У вас есть для этого полномо­чия? — Молодые, напористые, наседают.

— Моя работа — редактировать журнал. У меня в кабинете нет ни сейфа, ни даже запертого шкафа: ничего, кроме рукописей. Что касается моих возможностей распо­ряжаться финансами, об этом можно судить хотя бы по моей зарплате. Она гораздо ниже зарплаты бухгалтера.

Сворачивают расспросы, произнеся невнятно, что их задача — собрать улики и завести дело, а в дальнейшем редакцией займутся следователи. Но на прощание отче­го-то сердечно жмут мне руку.

А вскоре после них приходит с настоящим допросом Василевский.

— Слышал, в редакции нашли валюту?

— Мне известно об этом, вероятно, не больше вашего. Говорят, чудак Спасский попросил Коробейникова припрятать свои деньги, а тот...

— Ну, неважно, — обрывает с раздражением. — Нашли валюту.

— Не только это. Ваши подопечные на четвертом этаже...

— Да, я знаю. Девочки дали показания. Означает ли это, что нас будут штрафо­вать?

— Штрафовать! Нам грозят уголовным делом, Андрей. Они что, не ведают, что творят? Рассчитывают остаться в сторонке?

— Да. Я сейчас не про уголовные дела. Их, конечно же, будут возбуждать в уста­новленном порядке против Иванова, Петрова и Сидорова. Я говорю о журнале в це­лом. Какова предусмотренная законом сумма штрафа? Выдержит ли бюджет редак­ции?

Впервые он с таким бесстыдством передо мной обнажался. Не скажу, что я был потрясен, но не сорваться и ответить в обычном тоне стоило мне больших усилий.

— А вы спросите у тех, кто всю эту кашу заварил. У них больше информации...

Весь мир валится, а тут Спасский корпит в своем кабинете над выравниванием зарплат! Карандашиком выставляет на ведомости проценты: кому убавить, кому при­бавить... Большинству сохраняет прежнюю ставку, себе немного уменьшает (хотя и так была невелика), Хреновой и Зюзиной урезает солидно.

— Где это видано, чтобы главный бухгалтер столько получала? Ее ставка — на уровне заместителя. Даже не первого, второго.

Рассуждает уверенно и солидно, как привык в прежние времена.

— Сейчас мы соберемся, все замы, Хренову пригласим, утвердим наши предложе­ния и направим Сергею Павловичу. Мы с ним договаривались, что он это подпишет. Если не передумает, конечно.

— Вы еще можете что-то обсуждать с Хреновой? — изумляюсь я. — И серьезно рассчитываете, что она одобрит уменьшение своей зарплаты? Да на каком вы свете, Василий Васильевич?

— Не знаю на каком, но все нужно делать, как положено: обсудить в полном соста­ве руководства, дать предложения, а приказ, видимо, подпишет главный. Хотя вы как первый зам тоже можете это сделать.

Залыгин по телефону объявляет, что ложится в больницу, в редакции больше не появится. Его беспокоит одно — премия к Новому году. Роза Всеволодовна доклады­вает о разработанных по его указанию Спасским новых ставках. Он почему-то сердится, зовет к телефону Василия Васильевича. Все оставить, как есть! Будет так, как решила Лиза: просто дадим к Новому году по второму окладу, и все дела.

— Но у кого-то оклад, как у Лизы, слишком большой, а у кого-то незаслуженно маленький, мы как раз и пытались сделать, как надо. Вы же сами распорядились! — пытается возражать Спасский.

— Нет! И не устраивайте там никаких разборок!..

Через некоторое время Роза Всеволодовна звонит ему, чтобы уточнить: какой готовить приказ? А как Лиза скажет, такой и готовьте. И когда вы его подпишете? А он и не собирается подписывать. У него для этого есть заместители.

— Ваши заместители не станут подписывать такого приказа! — в сердцах бросает ему секретарша. Через дверь кричит мне: — Готовьтесь! Сейчас он будет звонить вам.

Звонок, однако, раздается не сразу — минут через десять. Хотя я уже несколько дней с Залыгиным не виделся и не разговаривал, начинает резко, без приветствий и предисловий:

— Подготовьте приказ: выдать по результатам года тринадцатую зарплату.

— Бухгалтерия не примет приказа за моей подписью...

— Примет! Я с ними уже договорился.

Так вот на что ушли десять минут!

— Не буду я подписывать такого приказа, Сергей Павлович. Не согласен я с ним.

— Тогда я вас уволю! — Чувствуется, что заготовил заранее.

— Увольняйте, если заслужил. Почему только вы не можете до сих пор уволить тех, кто вас гробит?

— Я ложусь в больницу! Вы все там, конечно, не верите моей болезни!

Бросив меня, уговаривает Спасского. Тот в конце концов соглашается, но с усло­вием: рядом с подписью будут слова "по поручению С. П. Залыгина".

— Вы не возражаете, Сергей Павлович?