Ленина Кайбышева - После Чернобыля

Вообще не все эвакуированные, в основном пожилые люди, пенсионеры прижились в чужих краях, многие стали тосковать по родным местам. Только им ведомыми тропинками уже летом 1986 г. около двух тысяч человек вернулись в 30-километровую зону. Вскоре им даже стали присылать на каникулы внуков!

Но и через многие месяцы боль о доме не уходила из сердца.

— Тут в совхозе, конечно, жить легче, но дома было выгоднее, — сказала корреспонденту “Недели” Надя Третьяк, эвакуированная из Гомельской области в... Гомельскую область. — Тут работникам совхоза выделены земельные участки, которые обрабатывает совхозная техника, твердая зарплата. Но... там у нас сад был, огород, две коровы, теленок, свиньи, куры. А здесь для кур условий нет, заборчик вокруг дома низенький, грядки не огорожены, куры все разгребут. И насчет молока уверенности ведь нет. Скажут — “грязное”, пить нельзя. Зачем тогда корова — только расстраиваться. Да и разве это дом (его стоимость — 35 тыс. рублей в ценах 1986 г.) — сыро, холодно. Первую зиму просто мучились. И в погребе воды по колено... Делалось-то все в спешке. Но в основном строили хорошо.

В апреле 1989 г. телепрограмма “Взгляд” показала и относительно молодых родителей с детьми-дошкольниками, которые также вернулись в свои дома. Они ходят в лес за грибами, держат коров и убеждены, что живут хорошо и в безопасности... А приборы показали значительный радиационный фон. Жить там никак нельзя, особенно детям.

Однако всех этих людей долгое время не беспокоили, не отключили электроэнергию. Солдаты привозили хлеб. Правда, после телепередачи пребывание детей все же запретили. Сколько таких жителей в зоне? В 1987 г. там достоверно жило 1200 человек. Этих людей стали называть “самоселами”. Старики получают пенсию, питаются в основном со своего огорода, ездят по очереди за продуктами в “чистые” районы. Кое-кто отловил одичавших коров, кое-что старикам привозят дети. Радиации боятся не очень (“чему быть — того не миновать”) и мечтают главным образом о том, чтобы их больше не беспокоили с переселением.

— Самое удивительное, — говорил корреспондентам “Правды” начальник бюро по связям с общественностью отдела международных связей и информации НПО “Припять” А.А. Карасюк, — что большинство из них довольны своей жизнью и уверены, что у них смертность ниже, чем у тех, кто переехал и остался жить в новом месте. Даже кое-кто грозит поджечь свои хаты и сгореть вместе с ними, если власти надумают их снова выселять.

Официально их в зоне как бы и нет: не прописаны, фонды и лимиты на них не выделяют, компенсацию, как эвакуированные они не получают, там нет никаких органов власти и управления. В 1991 г. в села провели по одному телефону и включили радио; из Чернобыля, если необходимо, приезжает “Скорая помощь”.

Но в целом самоселы надеются только на себя, а потому не плачут и не жалуются на жизнь.

Вместе со своими прихожанами остался жить даже 76-летний священник отец Федор. Он уверен, что Чернобыль — наказание за грехи наши, и кару эту надо мужественно нести. Он служит службы, причащает, исповедует, старается рассеять страх перед радиацией, а главное — укрепить дух и веру людей. Прихожане уважают своего пастыря.

Село Залесье — в километре-двух от г. Чернобыля. Однажды на пасху здесь появилось объявление, прикрепленное к столбу. В нем говорилось, что желающие на Пасху помянуть на кладбище своих родных и близких не должны рыхлить грунт вокруг могил, сжигать мусор, отклоняться от проложенных маршрутов, ходить босиком по земле — радиация... Желающих поклониться родным могилам оказалось очень много, и не только среди самоселов.

Однажды, еще в сентябре 86-го в селе Залесье, что в двухкилометрах от г. Чернобыля, я встретила деда — приехал посмотреть свой дом, взять зимнюю одежду. Шел он теперь не ухоженной дорожкой, а через бурьян, по черной полыни — чернобылю. Увидел меня, остановился.

— О це — моя хата, — заговорил он по-украински.— Я тут живу… Поправился. — Жив тут... — открыл замок. Покачал головой, глядя на бурьян. Даже веник паутиной зарос в сенях, значит в дом никто не входил. На столе остатки пищи, тоже заросли паутиной, покрылись плесенью, да уж давно и высохли. Жил он в этом доме 86 лет. Здесь женился...

А вот еще. “Моя фамилия Синчук. Я с Припяти, с самого прекрасного города на Земле. Не иссякают наши слезы. Молчание о припятчанах, разбросанных кто куда, давит нас гробовой доской... Как же мы любили свой город. Может, потому, что строили мы его не только руками, но и сердцем. Лелеяли, озеленяли, украшали...”

Нам обоим жить хотелось страстно.

Город мой, прости нам отступление.

Не эвакуировав сердец,

Мы придем и снимем оцепление

И с чела — терновый твой венец!..

...Мы пришли... Но это оцепленье —

Навсегда страдальческий — венец...

Написал эти стихи поэт Владимир Шовкошитный, “выгоревший" в ту ночную смену инженер ЧАЭС.

Лаборант химцеха ЧАЭС Аделия Велюра мечтает:

...Мы возвратимся, пустим турбины

Силу былую вольем в провода

Розами алыми город обнимем,

Чтоб не расстаться уже никогда.

Эти люди сделали все, что было в их силах. Спасти город для нормальной жизни было выше человеческих сил.

— Однажды летом 1986 г. мне захотелось съездить на БТРе в Припять, посмотреть свой бывший дом, — рассказывает Валентина Поденок. — Посмотрела... И нахлынули воспоминания. Вот эти деревья мы 19 апреля постригали на субботнике. Муж через день вернулся из командировки и говорит: “Какая же красивая наша Припять!” А теперь на улицах брошенные, а то и перевернутые коляски, мусор... Как в войну. Увидела на перилах знакомую кошку, позвала. Она дико посмотрела на меня и бросилась по водосточной трубе вверх.

Люди рассказывали, что после эвакуации населения в Припяти стало жутковато находиться: город пуст, вечерами погружается во мрак. В целом микрорайоне, бывает, светятся одно-два окна.!

А вот как описала чувства современников шестнадцатилетняя киевлянка, прежде жительница Припяти Марина Муляр:

Воют на Припяти лодки,

Мокрые морды подняв

И, опираясь на локти,

Пробует воду сосна.

Непонимающим пленкам —

Им все равно, что хранить:

В легких гробах из клеенки

Листья несем хоронить.

Помним о сроках распада,

Верим в устойчивость ген.

В спаленках детского сада

Спор — что такое рентген.

И снова пишет эта девочка:

Лета тысяча девятьсот

Восемьдесят шестого

Зарываясь в крымский песок,

Я читала Толстого.

И хотелось рвануться в бой.

И хотелось вальса и смеха,

И хотелось вернуться домой...

И уже никуда не ехать.

Многие работники станции, управления строительства, монтажных организаций, оставшиеся в Чернобыле ликвидировать последствия аварии, получили квартиры в Киеве. Это считалось относительным везением, но особой радости не принесло. Люди пережили столько, что забыли о формальностях, которые призваны обеспечить благополучие и покой. Оказывается, их прописали по временной схеме. Это ошеломило. Как же так? Уехавшие в эвакуацию давно благоустраивают новое жилье, обживаются на новой работе, понемногу успокаиваются. А те, кто ни минуты о себе не думал, забыл об отдыхе, не вспоминал о медицине, с трудом находил время для встреч с семьей — эти люди, достойные преклонения, достойные наибольших благ, оказались в бытовом отношении в самом худшем положении. Оказывается, они не имеют права назвать свое жилье истинно своим, даже благоустраивать его по своему желанию. Лишились дачных участков — и не смогли получить новые: нет прописки. Взамен списанных в Припяти автомашин получили новые личные машины, но не могли построить гаражи — временная прописка не давала таких прав.