Ниал Фергюсон - Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира

Предлогом для избиения в Кахамарке послужил отказ инков принять христианство. Однако Писарро интересовало золото, а не Бог. Тщетные попытки Атауальпы вернуть себе свободу, наполнив темницу золотом (и дважды – серебром), лишь распаляли конкистадоров. Выкуп – около 6087 кг 22-каратного золота и около 11800 кг чистого серебра – в один миг сделал каждого участника испанской экспедиции богачом. Но у инков было больше, гораздо больше [252]. Испанцы уже нашли золото на Эспаньоле и залежи серебра в Сакате-касе, в Центральной Мексике. Но в Потоси, в руднике Серро-Рико (“богатая гора”), серебра оказалось больше, чем где бы то ни было в мире. У де Альяги, главного казначея Писарро, была прекрасная возможность оценить размер свалившегося на испанцев богатства. До 1550 года из Перу вывезли золота примерно на 10 миллионов песо (половина – награбленное, остальное – добытое) [253]. Долгое время росла ежегодная добыча серебра: примерно с 50 тонн в начале xvi века до более чем 900 тонн в 1780 году [254]. В 1500–1800 годах из Нового Света в Европу и в Азию переправили драгоценных металлов общей стоимостью около 157 миллиардов долларов в текущих ценах. Де Альяга построил в Лиме, новой перуанской столице, великолепный особняк с внутренним двором, который стоит на месте храма инков. Дом с тех пор занимают его потомки. Современный владелец, Гонзало де Альяга, гордится своим предком-конкистадором.

Казалось, испанцы закладывали основание совершенно новой цивилизации, которая управлялась бы из роскошных городов немногочисленной элитой испанского происхождения. И эти города росли быстро. В 1692 году, когда в Бостоне жило 6 тысяч человек, население Мехико насчитывало 100 тысяч. Испанцы основали в Америке 25 университетов (университет в Санто-Доминго – в 1538 году, на 100 лет раньше Гарварда) [255]. Процветали картография и металлургия [256]. Испанцы научились использовать некоторые из главных продуктов мезоамериканской кухни: чили, арахис, картофель и индюшатину (все это позже переняли жители Северной Америки) [257]. Были возведены сотни пышно украшенных церквей и некоторые из самых внушительных в мире соборов, например великолепный собор в Куско (его постройкой руководил в том числе архитектор Франсиско Бесерра, а закончил работы в 1669 году фламандский иезуит Хуан Батиста Эхидиано). Францисканцы, как и иезуиты, тысячами ехали в Южную Америку, чтобы обратить в христианство уцелевших коренных жителей.

Хотя церковь была очень сильна, верховная власть все же принадлежала испанской короне. И, что существенно, короне принадлежала вся земля. В Северной Америке судьба собственности сложилась иначе.

В 1670 году после мучительного путешествия с первого судна, приставшего к берегам Каролины, сошла пара молодых англичан без гроша за душой. Миллисент Хау и ее спутник Абрахам Смит в сентябре 1669 года подписали стандартный контракт о поступлении в услужение:

Довожу до всеобщего сведения, что я, Миллисент Хау, незамужняя, из Лондона, с этого дня… крепко себя связала и обязалась быть верной и послушной слугой во всем, и служить капитану Джозефу Весту, купцу из упомянутого Лондона, и проживать с ним в колонии… Каролина [258].

От 65 до 80 % англичан, приехавших в xvii веке в район Чесапикского залива, также поступили в услужение [259]. И это отнюдь не было исключительным явлением: в колониальный период ¾ европейцев попали в Британскую Америку как законтрактованные сервенты [260].

Этих людей ждала в Америке совсем иная судьба, нежели Иеронимо де Альягу. Если в Мексике и Перу испанцы нашли буквально горы серебра, то побережье Каролины казалось кладбищем, усеянным выбеленными морем стволами деревьев, и ничуть не походило на Эльдорадо. Чтобы выжить, поселенцы были вынуждены выращивать зерно для пропитания и табак на продажу [261]. Много лет Британская Америка представляла собой лоскутное одеяло из ферм и поселков с несколькими некрупными городами. И хотя индейцев здесь было меньше, чем в Южной Америке, их было не так-то легко поработить. Даже в 1670 году казалось, что Америка Иеронимо де Альяги – это настоящая земля будущего, а Америке Миллисент Хау навсегда суждено остаться Руританией.

А что если бы все произошло наоборот? Что если бы де Альяга окончил свой путь в Испанской Каролине, а Смит – в Британском Перу? Историк Джон Х. Эллиот однажды полушутя предположил:

Если бы Генрих VII [король Англии] пожелал профинансировать первое плавание Колумба, а [английский] экспедиционный корпус завоевал Мексику для Генриха VIII, то можно представить себе… рост богатств английской короны… формирование стратегии эксплуатации ресурсов Нового Света, появление имперской бюрократии для управления общинами поселенцев и покоренным населением, сокращение влияния парламента на жизнь страны и установление в Англии абсолютной монархии, питаемой американским серебром [262].

Иными словами, британские колонии в Южной Америке не обязательно стали бы такими же, какими они стали в Северной.

Что если Новой Англией оказалась бы Мексика, а Новой Испанией – Массачусетс? И если можно представить, будто Англию, а не Испанию, перуанское серебро склонило к абсолютизму, то можно ли вообразить Испанию, а не Англию, сеющую семена республиканских добродетелей в высоких широтах? Смогли бы кортесы (самое близкое к парламенту из того, что имелось в Испании в раннее новое время) добиться установления в Западной Европе первой конституционной монархии? И смогли бы в результате кризиса появиться испаноязычные Estados Unidos [Соединенные Штаты]? Такая смена ролей не столь уж неправдоподобна: в конце концов, Республика Соединенных провинций появилась в результате восстания голландцев против испанского владычества. Возможно, в силу простой случайности – наличия (или отсутствия) золота и серебра – Англии достался тернистый путь парламентаризма, а Испания отправилась легкой дорогой прямиком к абсолютизму. Располагая дополнительным источником доходов, который парламент не контролировал, Карл I, возможно, установил бы абсолютистский режим и избежал губительного конфликта, который привел к гражданской войне. В 1640 году его противники-пуритане в Палате общин уже были немолодыми людьми, и через несколько лет можно было увидеть, как их пыл угасает [263]. Нет гарантии и того, что Англия избежала бы абсолютизма после голландского вторжения и переворота, в результате которого королем стал Вильгельм Оранский [264]. Цепь событий, которые вели от тяжелого финансового положения Карла I к смещению Карла II, могла легко порваться во многих местах. Нет повествования тенденциознее, чем либеральная интерпретация английской истории: она предполагает, что “Славная революция” 1688 года стала предначертанным самим Богом компромиссом между монархом и парламентом. И после 1688 года положение вигов-аристократов, получивших выгоды от изгнания Стюартов, было уязвимым для заговоров якобитов, которые пользовались поддержкой на кельтской периферии. Главная проблема заключается в относительной важности для исторического процесса исходной обеспеченности ресурсами колоний в Новом Свете, а также институциональных образцов, принесенных из Европы. Если определяющими являются начальные условия, то не имеет большого значения, кто заполучил Перу: англичане или испанцы. Результат почти наверняка оказался бы тем же, потому что англичане стремились бы ограбить инков и столь же вероятно пали бы жертвой “ресурсного проклятия” [265]. По-видимому, испанские поселенцы проявили бы больше изобретательности, окажись они в Чесапикском заливе, лишенном золотых россыпей. Но если считать, что ключевая переменная – это институты, то возникают разнообразные варианты.