Ниал Фергюсон - Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира

Хотя Блез Диань протестовал против бездарного распоряжения жизнями своих соотечественников, он скоро вернулся в Сенегал за новобранцами, на сей раз с гарантией, что участие в войне будет означать не только гражданство, но и Croix de Guerre [Военный крест]. Восемнадцатого февраля 1918 года Клемансо, защищая перед сенаторами возобновление вербовки, ясно показал, как французы относились к сенегальцам: “Хотя я питаю бесконечное уважение к этим храбрым чернокожим, я предпочел бы, чтобы погибли 10 чернокожих, нежели один француз. Я думаю, что погибло и так слишком много французов и теперь необходимо жертвовать ими как можно реже” [470]. На войне погибло более 33 тысяч жителей Французской Западной Африки, то есть каждый пятый солдат-африканец. Этот показатель для французских солдат составил менее 17 %. Заметим, что потери среди британских солдат-индийцев были вдвое меньше, чем среди солдат из Великобритании [471].

Война – это ад. В 1915 году, когда Редьярд Киплинг, певец империи, посетил французский сектор Западного фронта (незадолго до того, как сам потерял сына при Лоозе), он столкнулся с действительностью “великой войны за цивилизацию”:

“Одно и то же, повсюду одно и то же, – сказал некий офицер. – Отправляйтесь по траншее к морю ли, в Швейцарию, – и повсюду увидите одно и то же. Это не война”.

“Скажу вам больше, – прибавил второй. – Это мясорубка. Люди заполняют траншеи, гибнут, и нам присылают других, и те тоже гибнут. Мы, конечно, тоже погибаем… Смотрите!.. Это – граница цивилизации. Вся цивилизация воюет против них – тех скотов [немцев] … Это варвары – чистые варвары!” [472]

И все-таки война может быть двигателем прогресса. Как мы увидели, вражда европейских государств помогала, а не препятствовала впечатляющим успехам научной революции. То же верно и применительно к столкновению империй в 1914–1918 годах. Западный фронт походил на огромную лабораторию. Здесь хирурги, не говоря уже о психиатрах, делали большие успехи. Здесь, на Западном фронте, врачи впервые осуществили пересадку кожи и антисептическую ирригацию ран, предприняли первые попытки переливания крови. Английские солдаты были впервые привиты от тифа, а раненым вводили противостолбнячную сыворотку [473].

Увы, все это не спасало сенегальских стрелков. Когда они не гибли в траншеях, то умирали от пневмонии (французские врачи считали, что из-за расовой предрасположенности к этой болезни).

Европейцы, приходившие в Африку, хвалились, что несут свет, но даже французы с их благими намерениями не сумели дать Африке больше, нежели очень скромный вариант западной цивилизации. Во всех остальных случаях суровая природа континента и сопротивление аборигенов пробуждали худшее в самих европейцах – заметнее всего в немцах. Методика тотальной войны, опробованная на гереро и других африканцах, была применена в Европе наряду с новейшими орудиями промышленного уничтожения людей. Наконец, печальная ирония состояла в том, что африканцев звали в Европу, чтобы те пожертвовали собой в одном из самых бессмысленных наступлений.

Наследство войны в Африке оказало столь же глубокое влияние на Европу. Генерал Пауль Эмиль фон Леттов-Форбек, участвовавший в геноциде гереро, воевал и против британских сил в Восточной Африке. После войны Леттов-Форбек вернулся в Германию, однако скоро он и его ветераны снова пошли в бой. Когда в Германии вспыхнула революция, они приехали в Гамбург, чтобы подавить восстание коммунистов. Гражданская война бушевала не только в крупных городах, но и вдоль восточной границы Германии, где фрайкор во главе с ветеранами вроде Франца Ксавера Риттера фон Эппа и Германа Эрхардта воевал с большевиками и славянскими националистами так, будто те были африканцами. Для Эрхардта и фон Эппа, участвовавших в операциях против гереро и нама, это было вполне естественно [474].

Хотя Германия и проиграла Первую мировую войну, расовый теоретик Ойген Фишер смог извлечь из ее опыта удивительно много пользы для своих штудий. Ветераны колониальных кампаний, служившие в немецких лагерях для военнопленных, являлись для Отто Карла Рехе и других экспертов по “расовой науке” благодатным материалом [475]. “Наследственность человека и расовая гигиена” (написана Фишером в соавторстве с Эрвином Бауэром и Фрицем Ленцем, издана в 1921 году) стала классикой быстро развивавшейся евгеники. Гитлер прочитал эту книгу в тюрьме, куда угодил после Мюнхенского путча (1923), и ссылался на нее в “Майн кампф”. Гитлера мало что пугало столь же сильно, как сенегальцы, расквартированные после войны в Рейнской области и оплодотворявшие немок. С его точки зрения, “черный позор” и “рейнландские бастарды” являлись свидетельствами заговора, направленного на “загрязнение арийской крови”. Учитывая, что Фишер теперь занимал пост директора основанного в 1927 году Института антропологии, наследственности человека и евгеники им. кайзера Вильгельма (Берлин), его влияние было столь же широким, сколь и пагубным. Позднее Фишер входил в состав спецкомиссии № 3 при гестапо, спланировавшей и осуществившей принудительную стерилизацию “рейнландских бастардов”. Одним из учеников Фишера был Йозеф Менгеле, ставивший бесчеловечные эксперименты на узниках Аушвица [476].

Многие бывшие солдаты колониальной службы, присоединившиеся к нацистам (их старые коричневые мундиры стали униформой штурмовиков), считали совершенно естественным, что теории, родившиеся в концлагерях Африки, следует использовать при “колонизации” Восточной Европы и применить к расовой политике (приведшей к Холокосту). Не случайно рейхсмаршалом, ответственным за германские ВВС, стал сын рейхскомиссара Германской Юго-Западной Африки. Не случайно Ганс Гримм, автор книги “Народ без пространства” (1926), провел 14 лет в Южной Африке. И не случайно Виктор Бетхер, которого Гитлер в 1939 году назначил главой округа Позен, был гражданским чиновником в Германском Камеруне. Бетхер был одним из многих функционеров, стремившихся “выполнить на востоке рейха конструктивную работу, которую они когда-то выполнили в Африке”. Нацисты всегда оценивали территории в Восточной Европе “с колониальной точки зрения” и стремились “экономически эксплуатировать их колониальными методами” [477].

Современников сильнее всего поражало то, что в Восточной Европе колонизируемые имели тот же цвет кожи, что и колонизаторы. “Ни одну нацию, относящуюся к белой расе, никогда прежде не ставили в такие условия”, – отмечал Ойген Эрдей, один из первых комментаторов нацистского имперского порядка. Тем не менее нацисты не видели здесь никаких затруднений благодаря извращенной изобретательности своих собственных расовых теорий. Для Генриха Гиммлера, главы СС, славянские народы относились к “монгольскому типу”. Их следовало заменить “арийцами”, чтобы основать на Востоке новую “белокурую провинцию”. Гитлер с легкостью приравнивал русских к “краснокожим”. Война против гереро и нама стала первым шагом на пути, приведшем к Аушвицу – апогею государственного насилия в отношении народов, считавшихся чуждыми в расовом отношении.