Антон Буслов - Между жизнью и смертью. Рассказ человека, который сумел противостоять болезни

Наши организаторы дорожного движения упорно отказываются признать этот факт. Они уверены: люди переходят дорогу в неположенном месте только потому, что не желают соблюдать правила. Они не представляют, что город, построенный для молодых и здоровых, диктует такие правила, которые треть жителей не может выполнить. Поэтому они не пытаются облегчить передвижение пешеходов. Наоборот, ставят ограждения. В Самаре, когда я написал, что установка пешеходных ограждений – признак импотенции организатора дорожного движения, я имел в виду, что люди, занятые планированием ОДД, не понимают: они борются с людьми, которые физически не способны играть по “их правилам”. Но главный организатор ОДД обиделся за этот эпитет. Он, молодой и сильный, ездит на машине и не понимает, что подлинная причина нарушений в том, что переходов недостаточно, они далеко друг от друга, а сбивают с той же вероятностью, что и в любом другом месте. И что с этой причиной нельзя бороться заборами.

Недавно Максим Кац показал мне карту очагов аварийности в одном из районов Москвы. Я выдерну оттуда только один факт: значительная часть ДТП с пешеходами происходит на дороге над подземным переходом. Это выглядит абсурдным, но это факт. Точнее, статистика, которая сухим языком числа погибших и раненых свидетельствует: люди рискуют жизнью, но не спускаются на лестничный пролет вниз. И я знаю, почему они не спускаются. Не все, но некоторые, такие как я. Они не уверены, что найдут силы подняться. Таких – каждый третий житель города. И нам страшнее не найти сил подняться из очередного перехода, в котором негде отдохнуть, чем погибнуть под колесами машин. Кстати, автомобилисты, видя, что наземного перехода нет, не снижают скорость. Поэтому, будь там “зебра”, было бы меньше жертв. Но “зебры” нет, потому что ОДД проектируют молодые и сильные.

Кстати, хотите устроить флешмоб? Не поленитесь послать этот текст в качестве вашего официального письма в мэрию своего города. Вдруг поймут? Ну, или хотя бы знать будут о проблемах “кеглей”. Пошлите ссылку депутату, которого знаете. Или начальнику департамента транспорта, или в ГИБДД. Отдайте этот текст тем, кто принимает решения о жизни в городах. Я хочу верить, что они не знают, просто не знают, и что, если узнают, может быть, поймут.

28 февраля 2013 года

19 октября. Воронеж, суббота, вечер, собираюсь спать. Звонит Маша: “Антону очень плохо – приезжай срочно”. Билеты чудом были. Через 10 часов я в Нью-Йорке. Больница, четвертый этаж, палата интенсивной терапии. После химио– и радиотерапии иммунитет был на нуле, врачи не уследили, и инфекция развилась молниеносно, случился септический шок. Инфекция пришла через легкие, дышать сложно. Дают наркоз, интубируют, подключают аппарат искусственной вентиляции легких. “Состояние тяжелое, все должно решиться в течение суток”.

Проходят сутки. Улучшения нет, подключают новые капельницы, ставят аппарат гемодиализа, потому что почки и печень не справляются с дрянью в крови. “До завтра все точно решится”, – говорят врачи.

Отделение интенсивной терапии напоминает штаб ставки главного командования во время Третьей мировой войны. Только тут генералов в белых халатах много, а враг всего один – смерть. Сил для борьбы, слава богу, хватает: оборудование, медикаменты, специалисты – все есть. Ощущаешь себя самым бесполезным. Но нет. “Мария, Дмитрий! Говорите с ним, говорите больше, он должен слышать родные голоса”. Да, мы тут тоже нужны. Еще сутки. Давление стабилизировалось. Состояние улучшается. Па лицах врачей улыбки. Отключают первые капельницы. “Нет, будить пока нельзя, будем держать на снотворном”. Новый день, уже третий. “Снотворное снижаем, завтра перестанем давать совсем”. Отек спадает, дыхание нормализуется, цвет лица нормальный. Дают жидкую пищу. Говорим с Антоном, хотя он нам отвечать не может, ставим музыку, читаем пожелания друзей, отвечаем на звонки.

Утро начинается с обхода врачей. Каждый раз приходит человек десять – все профильные специалисты вместе с руководителем отделения интенсивной терапии. Отчет за прошедшие сутки, осмотр, назначения, рекомендации. Снотворное отменили. Но Антон не просыпается. Хотя когда тормошим – уже реагирует, начинает приоткрывать глаза. Кроме наших врачей ежедневно заходят незнакомые русские сотрудники клиники: из соседнего отделения, из отделения скорой помощи, из аптеки. Они работают здесь по многу лет и все предлагают посильную помощь, когда узнают, что здесь лечится русский. Приходят трансплантологи, радио онкологи, звонит доктор О'Коннор (он на конференции в Чикаго). “План лечения не меняем. Даты корректируем, продолжаем готовиться к трансплантации”.

Значит, все не зря. Спасибо врачам и спасибо всем, кто помогает. Антон в полном сознании. Пишет на планшете (с трудом). Воюет с врачами. Пока что, конечно, слаб, но требует вынуть дыхательную трубку. Ждем врачебного обхода и решения по трубке.

Дима [23] В тексте использована колонка в The New Times “План не меняем”, 21–25 октября 2013 г.

Когда Антон лежал в коме, я и его брат Дима все время находились в больнице. Положили его туда в субботу., а уже в понедельник врач сказала нам, шансы на выход из комы маловероятны, скорее всего, Антон умрет и нам стоит позаботиться о священнике. Но мы решили не сдаваться. Мы подумали, может, есть какая-то духовная энергия, что-то еще такое, что поможет вытащить Антона, поэтому решили постоянно быть рядом с ним и всячески напоминать, как многоцветна жизнь.

Проходили дни. Мы разговаривали с Антоном, включали музыку, которую он любит и которую не любит, звонили родителям и сестре, и они тоже по громкой связи разговаривали с ним, мы даже щекотали его. И произошло чудо. Антону, по выводам врачей, стало лучше: начала функционировать печень, заработали другие внутренние органы. Врачи уже заговорили о том, что можно попробовать его будить. И мы пробовали. Но на все наши попытки реакции практически не было. Правда, изредка Антон как бы удивленно приподнимал брови, но глаз не открывал.

В какой-то момент я придумала надеть что-нибудь очень яркое, броское. И на следующее утро пришла в госпиталь в красном платье, накрасив губы эффектной красной помадой. Я старалась разбудить Антона, говорила: “Просыпайся, любимый! Я сегодня надела красивое красное платье только для тебя. У меня накрашены губы, как ты любишь” Так прошло утро. Но ничего не изменилось.

Затем в палату зашел врач и сказал: “Ваш муж не просыпается, хотя мы отменили снотворное несколько дней назад. Это признак того, что он не проснется уже никогда ”.

В этот момент мы втроем – доктор, Дима и я – стояли возле кровати Антона. Когда врач произнес эти слова, мне хотелось умереть на месте. Я обернулась к Антону, ища в нем поддержку, и увидела, что он пытается открыть глаза. Я не помню, как закричала и что говорила тогда. Мы с Димой со счастливыми лицами показывали доктору на Антона, который пытался открыть глаза. То чувство счастья невозможно передать. Казалось, я могла бы летать. А уж как был удивлен доктор, и рассказать невозможно.