Антон Буслов - Между жизнью и смертью. Рассказ человека, который сумел противостоять болезни

И каждый раз я сравниваю эту трансплантацию донорских клеток с той, что делалась в Самаре из моих собственных. В части побочных эффектов у меня были те же проблемы, что и теперь. Но, видимо, тогда я был существенно моложе, и глотать таблетки без обезболивания, сосать с ложки суп как единственный источник необходимых веществ было проще. Долгое лечение без видимого успеха сильно меня измотало физически. И теперь, когда врачи, заходя в палату, говорят: “Вы выглядите много лучше, чем в прошлую нашу встречу!” – я улыбаюсь и мычу в ответ: “Еще бы, ведь в прошлый раз я был в реанимации”.

Сложно ли пройти через трансплантацию? Сложно. Еще сложнее не пустить все прахом, пока не восстановится иммунитет. Зачастую люди, почувствовав даже минимальное улучшение (минимальное, но такое долгожданное!), сбивают режим, диету и сгорают на глазах у врачей очень быстро. Поэтому важно уметь пронести через трансплантацию хорошую долю самоиронии как средства защиты от себя, дурака любимого. И еще нужна дисциплина, потому что сейчас меня от безрассудного поведения удерживают условия больницы, а вот по выходе из нее вся надежда остается на холодный разум. В младшей школе за дисциплину мне всегда ставили тройки. А вот доктор Демина в Российском онкоцентре охарактеризовала меня как исключительно дисциплинированного пациента. Что же будет теперь?

В обычной палате куда больше четырех измерений. Если лежишь в “чистом” боксе, в своем маленьком царстве – знаешь это наверняка. Его можно измерять шагами, точнее, шажками, чтобы не поскользнуться и не упасть. Эти тропы ведут к туалету. Время “чистого” бокса монотонно отстукивают механические часы на стене напротив. Их хочется подвести вперед, чтобы ускорить монотонные процессы, иногда их просто хочется выкинуть в окно, чтобы хоть что-то произошло.

Еще одно измерение – температура. Результат трансплантации – лихорадка, которую стараются сбить антибиотиками. И поэтому, лежа под тремя одеялами, содрогаясь от озноба, начинаешь прикидывать: а вдруг на этот раз удастся скинуть одеяло, встать, несмотря на холод, и по полутьме (глазам больно смотреть на яркий свет) добраться до туалета. Там можно будет немного отдохнуть. Потом надо пройти обратный путь. Накрыться, уснуть, чтобы стремительно проснуться максимум через пару часов – жидкость в организм поступает капельницей, которую меняют постоянно.

В комнате есть пара маячков – жена Маша подарила плюшевых поросят. Теперь они смотрят на меня, а я сверяюсь по их глазам – дойду ли и вернусь ли обратно сам? Удивительное это состояние – куча душевных сборов и терзаний перед походом в туалет. Пару недель назад такое состояние было лишь теорией и каким-то пережитым прошлым опытом. Еще через пару недель оно исчезнет практически полностью и не будет напоминать о себе. Но до тех пор придется чувствовать свое тело во много большем числе измерений.

Но, пройдя через этот опыт, лучше начинаешь понимать старушку, переходящую дорогу в неположенном месте. Ведь для нее существует свой маршрут, перед выходом на который приходится серьезно подумать: дойду ли? Вернусь ли? Теми же глазами оценивает лестницу подземного перехода беременная женщина. С той же мыслью на любой новый для себя маршрут выбирается инвалид-колясочник. И в основном все справляются.

5 марта 2014 года [27] В тексте использованы колонки в The New Times “Трансплантация” (13–17 января 2014 г.), “Ждать очень тяжело” (20–24 января 2014 г.), “Измерения «чистого бокса»” (27–31 января 2014 г.).

Я настолько окреп, что начал искать хоть каких-нибудь развлечений. Сразу выяснилось, что кататься на велосипеде я не могу и ходить толком тоже. Парк в двухстах метрах от дома, но для меня это – как до Луны. А на инвалидной коляске кататься неинтересно. Купили с женой шахматы. В начале партии она меня спросила, как фигуры ходят, а в конце – обыграла. В итоге развлекалась одна. Хорошо бы завести кота, но врачи запрещают.

Так что я стал искать новых развлечений. И вот мне написала онкопсихолог из России, попросила заполнить опросник и дать интервью. Я согласился, так как испытываю к онкопсихологам симпатию. Врачи-онкологи относятся к ним, как к городским сумасшедшим, поэтому мне за них немного обидно и хочется хоть как-то их приободрить. На вопросы анкеты принято отвечать, не задумываясь, первое, что придет в голову. И тут задание: “Продолжите предложение парой слов”. Дописываю: “Будущее кажется мне… занятным”, “Мое начальство… у меня в голове” и так далее. И вдруг: “Я мог бы быть очень счастливым, если бы… ” И пустота. Ничегошеньки в голове. Пришлось подключать логику. Может, “если бы был здоровым”? Так ведь можно быть счастливым больным и несчастным здоровым. Может, “если бы был богат”? Но счастье ведь не когда много, а когда хватает. Да и морока с деньгами: надо следить, чтобы не украли, чтобы не сожрала инфляция и валютные курсы, постоянно думать о них. В итоге так ничего и не придумал.

Не нашлось у меня в жизни ничего такого, что мешало бы быть счастливым. Пришлось написать: “Я очень счастлив”.

Похоже, составители опросника просто не предусмотрели возможности существования счастливого онкобольного. А я вот такой – выпавший за рамки классификатора. Сейчас радуюсь своим оранжевым кроссовкам – погода позволяет надевать их. К какому врачу бы ни пришел, он заводит о них разговор. И это потому, что результаты анализов отличные, а значит, можно и развлечься.

9 марта 2014 года [28] В тексте использована колонка в The New Times “О счастье и оранжевых кроссовках” (10–14 марта 2014 г.).

В больнице у входа расположена стойка ресепшен, там выписывают пропуски посетителям. “Покажите ваш документ, к кому вы идете?” И так целый день – ведь в больнице две с половиной тысячи коек, и в отличие от нашей системы здравоохранения в США родственники имеют право посещать пациента, когда им угодно. В размеренной работе регистраторов сегодня случился небольшой переполох: Маша направилась за пропуском, еще ничего не успев сказать, а пожилой сотрудник с ужасом спросил ее: “Боже мой! С мистером Бусловым опять что-то случилось?”

Я хорошо помню этого пожилого афроамериканца, хотя встречался с ним всего один раз. В прошлый визит мы пришли с Машей вместе, и, заприметив ее издалека, он помахал нам, а когда мы подошли, расплылся в улыбке: “Так вот он какой, мистер Буслов!” Он выписывал пропуск, не глядя в наши документы, и говорил мне: “Я знаю вашу жену! Это удивительный, это лучший человек! Всю зиму, в мороз, в снег, ночью она ходила к вам! Я знаю, вы очень болели… Вы очень долго были в больнице. И я все это время работал здесь и видел, как каждый божий день она по нескольку раз возвращается к вам. Это лучший человек! И я очень, очень рад, что вы поправились!”