Антон Буслов - Между жизнью и смертью. Рассказ человека, который сумел противостоять болезни

3 августа 2014 года [31] В тексте использована колонка в The New Times “Обязан быть героем” (4–8 августа 2014 г.).

Последние два месяца гальванически дергаюсь от каждого звонка телефона, от каждой эсэмэски. Хороших новостей нет. Состояние Антона все хуже: вслед за зрением и слухом отказывают речь, память. Хуже новостей с фронта борьбы с болезнью только новости из интернета, особенно когда и туда прорывается болезнь. Повезло, что работы невпроворот, так что времени на интернет почти не остается. По от реального мира не убежишь, и вот опять звонок от Маши: “Прилетай скорее ” Полнейшее дежавю. Опять срочный перелет в Нью-Йорк. Сразу из аэропорта – в больницу. В нос бьет запах отделения интенсивной терапии. Он какой-то специфический, и от него сразу становится страшно. Возникает ощущение, что я нахожусь у койки Антона с ноября прошлого года, и чудесное возвращение брата к жизни после комы, борьба с осложнениями, трансплантация, прогулки по Нью-Йорку и окрестностям, вообще надежда на дальнейшую нормальную жизнь мне только приснились.

Антон на аппарате искусственного дыхания. Правда, к моему приезду он уже в сознании. К ночи дыхание стабилизируется, трубки вынимают, обессиленный Антон засыпает. Утром уже обычная палата, обход врачей. Но лица нерадостные: “Да, мы смогли ему сейчас помочь, мы сделаем все, чтобы он не испытывал страданий, но ничего, кроме паллиативной терапии, предложить не можем”.

Сколько раз врачи (сначала в России, а потом и в США) это говорили – “Ничего больше сделать не можем”, – я уже и не берусь вспомнить. Отличался их прогноз только в сроках. Сначала “годы”, потом – “месяцы”, “недели”. Единственное, что объединяет их прогнозы: Антон все их опровергал раз за разом, доказывая свою уникальность. Жаль только, что и в “выборе” болезни он столь же уникален. Его случай восемнадцатый в истории североамериканской медицины за двадцать лет. Семнадцати предыдущих пациентов уже нет в живых. Остается надеяться, что Антон опять окажется уникальным.

Дима [32] В тексте использована колонка в The New Times “Надежда на уникальность” (11–15 августа 2014 г.).

Я всегда верила, что жизнелюбие Антона победит эту проклятую болезнь. Когда в мае 2014 -го доктор сказала, что шансов нет, а время пошло на месяцы, что это – конец, л «е поверила этому, не хотела верить. Потому, что мы строили планы на жизнь. Мы уже мечтали, как вернемся домой, как будем счастливы в нормальной, не больничной обстановке. И тогда, в мае, я не верила.

Я думала, мы в очередной раз справимся. Придумаем что-нибудь. Найдем другие клиники, лучших докторов. А может, просто произойдет чудо, и рак исчезнет, ведь Антон столько перенес, так долго и упорно лечился, несколько раз находился на грани жизни и смерти. И всегда выкарабкивался наверх.

После стало понятно, что мрачный прогноз – правда. Антон понимал, что это – правда. Что шансов нет. Да, он искал варианты. Но понимал: их нет. Я опять же не верила. Никак не могла понять, почему так происходит. Я ждала чуда, но оно не происходило.

Состояние стремительно ухудшалось. Антон уже не всегда оставался собой. Это было страшно. Он не мог ходить, врачи отказались его лечить, отправляли в хоспис. Никто из нас не хотел в хоспис. Для нас это было равносильно слову “смерть”. Но я не хотела сдаваться, я верила, что все еще можно исправить, если найти правильный путь.

И вот этот жуткий день настал. Антону стало плохо, мы вызвали “скорую”. Он жаловался на проблемы с дыханием. Уже в машине “скорой”, после обследования, врачи сказали мне, что это начало конца. Счет идет на часы, потому что опухоли в голове заметно выросли. Да, тогда Антон был очень плох. Он практически все время спал. А когда оставался в сознании, то редко был самим собой.

Но, даже услышав окончательный приговор, тем августовским утром я не поверила в него. Антона положили в палату. К вечеру он проснулся. Именно он, прежний Антон. Мы много болтали, совсем как раньше. Я уже осознанно надеялась на чудо. Когда он устал, я решила быстро съездить домой – взять теплые вещи, так как в больнице из-за мощных кондиционеров было очень холодно, а мне хотелось постоянно быть рядом с ним.

До дома надо было добираться двадцать минут на метро. Я приехала, зашла в квартиру. И тут раздался звонок из больницы. Врач сообщила, что Антону стало гораздо хуже, что нужно немедленно ставить трубку для искусственной вентиляции легких и что мне надо дать согласие на это. Еще она сказала, что от этой процедуры Антон может уже не проснуться и умереть в любой момент. Мне надо поспешить, если я хочу попрощаться с мужем. Но они не могут ждать десять минут, которые мне придется ехать на такси. И я должна решить немедленно, делать процедуру ИВЛ сейчас же или нет. Конечно, я согласилась. Как я могла выбрать другое? Я всегда хотела, чтобы он жил.

Помню этот день, как вчера. Помню каждую его минуту. Я выбежала из подъезда, поймала такси и попросила водителя ехать как можно быстрее. Он довез меня за семь минут вместо десяти. Я забежала в больницу, но не успела. Врачи уже ставили ИВЛ. Антон был без сознания. И тогда я поняла, что это действительно конец. Что все очень серьезно. Что это не сказка или дурацкий фильм. И счастливого конца не ожидается. А я даже не попрощалась с ним.

Я осела по стене и не знала, что делать. Врач говорила что-то про перевод в палату интенсивной терапии, что мне нужно только ждать. Что меня пригласят в палату\ когда будет можно. Она проводила меня в комнату ожидания, все время спрашивая, не нужно ли мне чего-нибудь. Но то, чего я хотела, она не могла дать. Однако небольшое чудо в тот день все-таки случилось. Антон очнулся. Врачи крайне удивились. Они думали, что он вот-вот умрет. А он проснулся.

Тут началось самое страшное. Врачи говорили, что он умрет в любой момент. Мы все, я и его родные, знали это. Антон знал. Но никто не знал, когда это случится. А Антону было все хуже. Ему прекратили искусственную вентиляцию легких, перевели в одиночную палату, чтобы мы могли быть с ним круглосуточно. И мы были там – вся его семья и я.

Я никогда не перестану восхищаться Антоном, ведь он не сдавался, хотя как бы постоянно жил под прицелом беспощадного снайпера – жил полноценно каждый день, зная, что умрет. Он не сдавался до последнего. Он старался закончить дела. Хотел позаботиться о нас всех. Хотел, чтобы мы жили дальше. Никогда не забуду эти дни. Какое-то чувство обреченности и бессилия. Когда хочется сделать что угодно, лишь бы исправить происходящее. А ничего тут сделать нельзя. И просто сидишь, смотришь на самого дорогого человека в мире и понимаешь, что ты ничего не можешь. Не можешь даже облегчить его и свою боль.