Светлана Герасимова - «Я убит подо Ржевом». Трагедия Мончаловского «котла»

Насколько законным и оправданным был в тех условиях расстрел командира дивизии – еще один достаточно болезненный вопрос. То, что принятие решения о расстреле полковника М. А. Щукина превышало полномочия Военного совета армии, – однозначно. Но у этого решения было в тот момент достаточно серьезное обоснование. В деле с записями телеграфных переговоров штарма со штабом Калининского фронта есть листок с рукописным текстом карандашом, сделанным в 14.40 5 февраля 1942 г. Подписи под приказом нет, но начинается текст словами «Тов. Конев приказал», которые зачеркнуты, затем написано слово «приказываю». Вряд ли стоит сомневаться в том, что приказ отдан командующим фронтом. В приказе есть слова: «…Не допустить соединения кольца в районе Чертолино. За самовольный уход с поля боя расстреливать…» В других приказах И. С. Конева, приводимых выше, также присутствует требование расстреливать тех, кто оставляет позиции.

Скорее всего, именно этими требованиями и руководствовался Военный совет 29-й армии, принимая решение в отношении полковника Щукина. Командующий фронтом это понимал и поддержал решение Военного совета: «Народному комиссару обороны тов. Сталину. Исх. № 0021.

Представляя на ваше усмотрение постановление Военного Совета 29 армии о расстреле командира 365 сд – полковника Щукина, докладываю, что Военный Совет 29-й армии превысил власть и нарушил Ваш приказ о порядке предания суду начсостава.

Ввиду сложной обстановки, в которой 29-й армии приходилось действовать в период с 1 по 17 февраля 1942 года, полагал бы возможным ограничиться в отношении генерал-майора тов. Швецова – командарма 29 и бригадного комиссара члена Военного Совета тов. Савкова дисциплинарным взысканием.

Приложение. Копия постановления и объяснения Военного Совета 29-й армии на 3-х листах [представлены выше . – С.Г. ].

Командующий войсками Калининского фронта генерал-полковник Конев, член Военного Совета Калининского фронта корпусной комиссар Леонов». Даты на документе нет.

Нужно ли было в тех условиях расстреливать уже имеющего опыт серьезных боев командира, месяцем раньше представленного к ордену? По этому вопросу можно спорить так же, как по вопросу обоснованности приказа № 227. С одной стороны, полки дивизии действительно отходили от обороняемых позиций, оставляя врагу населенные пункты, что позволило последнему замкнуть кольцо окружения вокруг армии. Но с другой стороны, в том, что в районе Чертолино на опасном участке остался один полк, который вряд ли мог выстоять под натиском противника, виновато было все-таки командование армии. Не логичнее ли было оставить 1259-й полк на своем месте, раз уж он здесь оказался, а к Афанасово направить части из дивизий с правого фланга, которые использовали оборонительные укрепления, оставшиеся здесь с лета-осени 1941 г.? Может быть, в этом случае ситуация развивалась бы по-другому? Может быть, расстрелом полковника Щукина командование армии в какой-то степени перекладывало на него свою вину за недосмотр, просчет в определении планов противника и управление войсками в той ситуации? Ведь отступали и другие части, но расстреляли Щукина. Может быть, решение о расстреле было еще и потому, что это была не «своя» дивизия, что ее использовали для своеобразного «затыкания дыр»? Вероятно, факторов в основе решения о расстреле было много, но к его обоснованию в документах «…благодаря трусости и нераспорядительности…» уже в годы войны относились недоверчиво. Так, во-первых, январское ходатайство командования Калининского фронта о награждении М. А. Щукина и А. Ф. Крохина орденами Красного Знамени «за образцовое выполнение заданий командования» в Клинской операции отозвано не было. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 мая 1942 г. они были награждены высокой правительственной наградой, причем Указ о награждении был опубликован в газете «Известия» за 6 мая 1942 г. Во-вторых, на донесении заместителя начальника Главного управления кадров генерал-майора Свиридова от 10 июля 1942 г. о том, что полковник Щукин М. А. «за проявление трусости расстрелян», есть резолюция: «Проверьте, есть ли у нас донесение от трибунала, если нет, то запросите, и потом, как это так, награжден орденом и расстрелян за трусость?» В-третьих, в разговоре с исследователем истории 365-й стрелковой дивизии П. Пустыревым сын М. А. Щукина сказал, что пенсию за отца его матери назначили уже с лета 1942 г.

Можно предположить, что командованию фронта, другим командирам и вышестоящим структурам было ясно, что полковник Щукин в экстремальных условиях вражеского окружения был расстрелян в назидание другим командирам дивизий, как предупреждение о том, что может произойти с ними в случае отступления их соединений. Об этом свидетельствуют и фразы из приведенных выше документов Военного совета 29-й армии: «Военсовет требует от командиров и комиссаров дивизий личного, твердого, волевого руководства и управления частями в ходе боя…», «… с 10 по 17 февраля[ выделено мною. – С.Г. ] в армии не было ни одного случая оставления обороняющего [ так в документе. – С.Г. ] рубежа без приказа…»

Ни в одном из послевоенных неопубликованных воспоминаний о расстреле командира дивизии не говорится. Ветераны считали, что командование дивизии погибло, знамена были утрачены, и расформирование дивизии было для них естественным следствием случившегося. Так, редактор дивизионной газеты С. П. Мелентьев, не попавший в окружение, писал позднее: «Очень, очень немногие командиры и солдаты вышли из окружения. Начиная с командира дивизии полковника Щукина, комиссара Крохина, нач. политотдела Юферева, командиров полков, комиссаров, командиров батальонов – никого из них в живых не осталось. Техника, документация, знамена дивизии и полков – все было утрачено. Дивизия перестала существовать».

В документах армии периода окружения, хранящихся в ЦАМО, содержится информация, позволяющая предположить, что о факте расстрела полковника Щукина знали только командиры дивизий и частей, а рядовым бойцам об этом не сообщали. Но документы ОО НКВД 29-й армии, конкретно отделения военной цензуры, свидетельствуют о том, что сведения о расстреле все-таки просочились в среду рядовых красноармейцев, но без конкретики, и превратились в слухи, по крайней мере, в 365-й стрелковой дивизии. Так, Сорочин Е. И., боец дивизии, писал в письме домой после выхода из окружения 8 марта 1942 г.: «…Нашего командира дивизии бойцы расстреляли, конечно, за дело, заслужил. Строил оперативную задачу в пользу врага. Никто такого командира не пожелает».

По воспоминаниям А. С. Каюкова, во время его пребывания в госпитале он встретил однополчанина из 365-й стрелковой дивизии, лечившегося после окружения. По его словам, «в дивизии осталось не более четверти состава». По данным П. В. Пустырева, донесений о потерях 365-й стрелковой дивизии в ЦАМО РФ нет, бо́льшая часть бойцов дивизии в картотеке потерь не значится. Те, чьи имена есть, числятся пропавшими без вести. Основная часть командного состава учтена по запросам родственников как пропавшие без вести.