Андрей Константинов - Бандитский Петербург. 25 лет спустя

Ну а второй раз я встретил Михаила Львовича спустя лет семь, столкнувшись с ним в длинных коридорах Большого дома на Литейном, 4. Меня привела туда какая-то журналистская надобность, а господин Монастырский, насколько я понимаю, был вызван на отнюдь не дружескую беседу для выяснения обстоятельств, связанных с убийством его помощника. По лицу Михаила Львовича можно было догадаться, что посещение сего места большого удовольствия ему не доставляет, однако держался он уверенно. Уверенность эта, я думаю, подкреплялась лежащими во внутреннем кармане пиджака корочками депутата Госдумы…

В двадцать лет недоучившийся студент Миша Монастырский приехал из Брянска в Ленинград. Изначально благая цель — учиться в «Мухе» — по прибытии в град Петра и Ленина подозрительно быстро улетучилась. Михаил Львович решил действовать по принципу Д’Артаньяна, которому, как известно, были «не нужны академии», поскольку «любой гасконец — с детства академик». Оформив фиктивный брак, Монастырский получил ленинградскую прописку и с головой окунулся в мир городской творческой богемы, где благодаря личному обаянию и художественным задаткам завязал массу полезных знакомств. Эти знакомства, в частности, помогли ему получить должность инспектора-искусствоведа в ленинградском отделении Художественного фонда РСФСР (при этом он не имел необходимого специального образования). Прошло совсем немного времени, и Монастырский стал уже хозяином собственной мастерской в самом центре города. Мастерская занималась изготовлением церковной утвари и заключала весьма выгодные договора на реставрацию церквей. Но поскольку дело происходило во времена повального дефицита, Михаил Львович столкнулся в своей творческой деятельности с аналогичной проблемой — ему не хватало необходимых материалов (грубо говоря, сырья).

Поскольку производство Монастырского достаточно специфично (на помойках, свалках и в магазинах неликвидов подобного рода вторсырье встречается редко), Михаил Львович в поисках необходимого стал посещать городские музеи и реставрационные мастерские. Располагающая внешность вкупе с искусствоведческой ксивой помогали ему приобретать драгметаллы, элементы декора и прочие материалы из запасников и хранилищ. Дела шли успешно до тех пор, пока уже порядком зарвавшийся Михаил Львович не покусился на эрмитажные святыни. Приметив в главном музее города трех молодых электриков, имевших беспрепятственный допуск во все помещения Эрмитажа, он подбил их на кражу музейных ценностей.{ Между прочим, сама идея далеко не нова. Не исключено, что Михаил Львович позаимствовал ее у Остапа Бендера, который, если помните, подрядил электромонтера Мечникова на кражу из театра гамбсовских стульев. Правда, у Монастырского эта тема приобрела гораздо больший размах… Кстати, если вспомнить былую заочную полемику с господином Пиотровским (см. главу «Горбатый»), любопытно было бы узнать, скольких подобных «монтеров Мечниковых» удалось вовремя схватить за руку в Эрмитаже?} Оптом и в розницу (и фактически за бесценок) он скупал у них хрустальные подвески люстр, бронзовые накладки, ручки с витрин в лоджии Рафаэля, украшения с ваз, бра, торшеров (только хрустальных подвесок было украдено более двух тысяч). Однако доказать непосредственную причастность Монастырского к хищениям правоохранительным органам тогда не удалось — он обвинялся лишь в перепродаже краденого. Осенью 1973 года Михаил Львович получил семь лет лишения свободы с конфискацией имущества, но освободился задолго до окончания срока: по некоторым сведениям, ему помогли примерное поведение, а главное, деятельное содействие органам в период следствия.

После освобождения Монастырский стал работать монтажником на Ленинградском живописно-оформительском комбинате, а затем устроился художником на Скульптурном комбинате. По деньгам выходило весьма недурственно (до тысячи рублей в месяц — в те времена сумма, можно сказать, гигантская), однако Михаил Львович все равно продолжал грезить о высоком.

Резкий поворот в его судьбе произошел после знакомства с неким Альбертом Хейфецем, искусствоведом и художником, давно вращающимся в среде ленинградских коллекционеров и антикваров. В одну из встреч Хейфец показал Монастырскому подлинное изделие фирмы Фаберже и копию этого изделия, сделанную грубовато, но все же очень похоже. Причем на основании копии стояло клеймо мастера. Встреча завершилась заключением трудового соглашения на изготовление подделок — Монастырский брался за кустарное поточное изготовление произведений великого мастера, а Хейфец организовывал общее финансирование работ и сбыт готовых изделий. Дело сулило несомненную выгоду, поскольку концессионеры пользовались подлинными клеймами дома Фаберже.

Так было создано подпольное производство Монастырского, получившее впоследствии меткое определение «Фальшберже». В артели Михаила Львовича трудились высококвалифицированные специалисты, признанные мастера своего дела (реставраторы, ювелиры, члены Союза художников и проч.). Словом, кадрового голода предприятие не испытывало. Труднее было с сырьем и оборотной наличностью: во-первых, требовался дорогостоящий и дефицитный исходный материал (в очередной раз заимствовать его в Эрмитаже Монастырскому было, мягко говоря, уже не с руки), а во-вторых, за качество, оперативность, а главное, за молчание сотрудникам артели нужно было платить хорошо и в срок.

Некоторое время Монастырского выручал Хейфец. Как более опытный в таких делах барыга, он скупал подделки чуть ли не оптом и затем перепродавал их с десятикратной выгодой для себя. Хотя, что греха таить, в данном случае он рисковал много больше — за валютные операции в ту пору можно было и под вышку угодить. На каком-то этапе Хейфец вспомнил народную поговорку о том, что может сгубить фраера, и решил выйти из игры, уехав на Землю обетованную. Правда, Михаила Львовича в одиночестве он не оставил и подыскал себе замену в лице инспектора-искусствоведа Савелия Щедринского. Последний в определенных кругах был известен как скупщик икон, произведений живописи и прикладного искусства. Он активно взялся за производство «Фальшберже» и даже подтянул к этому делу своего хорошего знакомого — некоего Оскара Корхова. Вдвоем они начали пестовать артель Монастырского, которая стала для них той самой курицей, которая в прямом смысле слова несла золотые (под Фаберже) яйца.

Михаилу Львовичу такое положение вещей нравилось все меньше и меньше. На каком-то этапе он принял решение обойтись собственными силами и работать без посредников. Вскоре такой случай представился: через новую случайную знакомую иностранку ему открылся неплохой, как показалось, контрабандный канал, по которому он начал переправлять за границу различные антикварные безделушки. Это стало его очередной роковой ошибкой. В самом скором времени Монастырский попал под колпак «старших братьев» и был арестован.