Павел Нерлер - «Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Переехав в Киев наряду с другими столичными учреждениями, Всеукрлитком с апреля 1919 года развернул здесь свою работу, но Мандельштам не принимал в ней заметного участия. Это и неудивительно, если учесть его неприятие конъюнктурного сти хотворчества, отчетливо проявившееся на “вечере стихов” в зале театра “Соловцов”. Все участники вечера подготовили, по словам Н. Мандельштам, “подходящие к случаю стихи с вкрапленными в них лозунгами”, тогда как Осип Эмильевич прочел короткое лирическое восьмистишие из сборника “Камень”, вызвавшее у Надежды Яковлевны ощущение “неуместности этого человека на сцене и несовместимости прочитанного стихотворения с общим состоянием умов” [82].

В конце концов О. Мандельштама лишили жилья в “Континентале”. Потом, после окончательного установления советской власти, эта гостиница использовалась для размещения наиболее важных гостей и иностранцев, она действовала вплоть до 1941 года. В начале нацистской оккупации Киева ее здание, занятое штабом гитлеровцев, было взорвано подпольщиками. После войны руины бывшей гостиницы восстановили для учебных помещений консерватории (теперь Национальная музыкальная академия Украины имени П. И. Чайковского) [83].

Осип с братом Шурой переехали в квартиру Хазиных, в кабинет Надиного отца [84]. Окна углового здания выходили, как уже отмечалось, на две улицы – на Институтскую, шедшую в гору, к элитной местности Липки, и на Крещатик, на котором прямо против дома № 15/2 стояла Городская дума (не сохранилась). Нередко за окнами происходили трагические события. На Липках тогда находились помещения Чрезвычайной комиссии – ЧК, занимавшей бывший дворец генерал-губернатора и несколько богатых особняков. Там совершались многочисленные карательные акции, изо дня в день расстреливали осужденных “контрреволюционеров”. Мертвые тела потом перевозили на Лукьяновское кладбище. Н. Мандельштам вспоминала о событиях августа 1919 года: “Под самый конец, когда большевики перед уходом расстреливали заложников, мы увидели в окно ‹…› телегу, полную раздетых трупов. Они были небрежно покрыты рогожей, и со всех сторон торчали части мертвых тел. Чека помещалась в нашем районе, и трупы через центр вывозились, вероятно, за город. Мне сказали, что там был сделан жёлоб, чтобы стекала кровь, – техника еще была наивной” [85].

В сентябре, после прихода в Киев Добровольческой армии, “бойни” ЧК на Липках и массовые захоронения на Лукьяновском кладбище были обследованы, часть погибших опознали родные и близкие [86]. Впоследствии эти страшные подробности не раз были отражены в эмигрантских публикациях [87]. Безусловно, с чекистскими учреждениями Липок связана строка “Пахнут смертью господские Липки” из стихотворения “Как по улицам Киева-Вия…”

Если О. Мандельштам выехал из города с группой советских актеров [88], очевидно, накануне появления белых, то Н. Хазина осталась с родителями в Киеве при Добровольческой армии и стала свидетельницей всё новых и новых жестокостей войны. Она вспоминала: “Уже без Мандельштама – он успел уехать – город на несколько часов был захвачен красными. Они прорвались к тюрьме и выпустили заключенных, а затем красных выбили и отдали город на разграбление победителям. Жители охраняли дома и при появлении солдат били в медные тазы и вопили. Вой стоял по всем улицам. На улицах валялись трупы. Это было озверение Гражданской войны” [89]. Речь идет о событиях после кратковременного (14–17 октября 1919 года) прорыва красноармейских частей к Киеву. Рассвирепевшие деникинцы, вернувшись, усилили репрессии, в городе происходили погромы, отзвуком которых стала известная передовица В. Шульгина “Пытка страхом” [90]. Художественно изложенные подробности этих дней приведены в “Повести о жизни” К. Паустовского [91].

Однако связанными с Киевом 1919 года у Н. Мандельштам остались не только мрачные впечатления, но и память о времени, проведенном с О. Мандельштамом, о посещенных ими вместе городских уголках. Одним из них стало подворье Михайловского монастыря: “…Мы «обвенчались», то есть купили возле Михайловского монастыря два синих колечка за два гроша, но, так как венчание было тайное, на руки их не надели. Он носил свое колечко в кармане, а я – на цепочке, припрятав на груди. Чудные вещи продавались на Михайловском подворье! Особенно я любила безобразные круглые гребенки с надписью: «Спаси тебя Бог». Самую круглую и самую безобразную гребенку я получила от Мандельштама вместо «свадебного» подарка и ходила в ней по городу и в «Хлам», потому что была молода и нахальна. Кто бы мог подумать, что на всю жизнь мы останемся вместе?..” [92]

Впоследствии на монастырском подворье был устроен студенческий городок; Михайловский собор и колокольню в 1930-е годы разрушили (И. Эренбург отметил: “Мне жаль Михайловского монастыря, он хорошо стоял, был милый дворик. Конечно, Андреевская церковь лучше, но зря его снесли…” [93]). Но в настоящее время утраченные сооружения воссозданы, монастырь вновь действует.

Рядом с Михайловской обителью расположен живописный старый парк Владимирская горка, отделенный Владимирским спуском от другого места прогулок – Купеческого сада (ныне Крещатый парк). Они буквально нависают над днепровским простором. Здесь Осип Мандельштам и Надежда Хазина побывали в первый же вечер после их первомайского знакомства в “Хламе”: “Отменили комендантский час, и мы большой гурьбой гуляли по Владимирской горке («твоя горка», как это потом называлось). Сошлись мы накануне, уйдя из Купеческого сада, где мой табунок делал выставку народного искусства и почему-то проводил целые ночи, жаря на кострах картошку. Мандельштам запомнил Владимирскую горку, потому что там он мне объяснил, что наша встреча не случайность. Я этого еще не подозревала и очень смеялась его словам” [94]. В дальнейшем, бывая в Киеве, О. Мандельштам и Н. Мандельштам старались непременно “сходить на Горку”.

Еще одним запомнившимся местом стала греческая кофейня на Софиевской (точнее, Софийской) улице, где Осип и Надежда часто бывали после закрытия “Хлама”: “В окне кофейни был выставлен плакат «Настояща простокваша только наша». Хозяин молол кофе в огромной мельнице и удивлялся, откуда к нему привалило столько народу, а хозяйка пекла пирожки и всех дарила улыбками. Когда пришли белые, карнавал кончился и кофейня опустела. Хозяйка перестала улыбаться и целыми днями дежурила у дверей, чтобы изловить хоть кого-нибудь из прежних посетителей и выдать белым. Всех, кто принес мгновенный расцвет кофейне с настоящей простоквашей, она считала большевиками и люто ненавидела” [95]. В той же кофейне бывал и И. Эренбург (в его воспоминаниях надпись на вывеске звучала как “Настоящий свежий простокваш”), он рассказывал там о своей жизни за границей Надежде Хазиной и ее соученице по студии Экстер – Любови Козинцевой, вскоре ставшей женой Эренбурга [96]. Очевидно, с этим заведением связано и “псевдовенчание” О. Мандельштама и Н. Хазиной, совершенное Владимиром Николаевичем Маккавейским, киевским поэтом-символистом своеобразного дарования, сыном профессора Киевской духовной академии: “Нас благословил в греческой кофейне мой смешной приятель Маккавейский, и мы считали это вполне достаточным, поскольку он был из семьи священника” [97]. Судя по одному из писем Н. Мандельштам, кофейня находилась в доме № 3 [98](на первом этаже трехэтажного здания, уцелевшего доныне).