Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)

Голос учительницы математики звучал пронзительно и тревожно. Глаза горели. Последнее слово она произнесла врастяжку и с осудительным покачиванием головы. Ей в такт высокой прической кивала наша классная руководительница. Для большего эффекта.

Я знала обо всем со слов мамы и очень живо представляла эту сцену. Родители видели наших педагогов изредка, а мы – каждый день и давно изучили все их коронные номера.

Сухощавая математичка быстро удалилась – ее ждали в соседних кабинетах, на родительских собраниях параллельных классов. Думаю, там она говорила то же самое, слово в слово. Школьная любовь мешает извлекать дифференциалы и строить синусоиды. Дети влюбляются, витают в облаках, а экзамены уже на носу. Эту фразу – «экзамены на носу» – мы слышали ежедневно и уже привыкли к ней. Далее обычно следовало внушение о необходимости получить аттестат зрелости с приличествующими оценками, даже если некоторые не собираются в вузы. Ведь впереди вся жизнь, а это первый важный документ, характеризующий зрелую личность.

Математика – царица наук, предмет серьезный. Потому именно математичке поручили ударно выступить перед родителями. Звали ее Аниса Хуснулловна. Вообще-то она прекрасно с нами справлялась и умудрялась вколачивать в затуманенные головы основы алгебры и геометрии. В ход шло все: резкий голос, острый взгляд, едкие замечания, пассы длинной указкой.

Кому-то ее имя покажется странным, но только не в нашей школе. Я родом из Уфы, столицы Башкирии. Нашу классную даму звали Эфира Давлетовна, а физкультурника – Равиль Гендуллович. Завуч – Римма Сулеймановна. И так далее. Обычные имена для республики, расположенной на Урале, на границе Европы и Азии. Тогда и Башкирия называлась длинно и пышно: Башкирская Автономная Советская Социалистическая Республика. Был намек на непонятную автономность, но мы, как все советские школьники, носили октябрятские звездочки с ликом кудрявого Володи Ульянова, потом алые пионерские галстуки, затем гордые комсомольские значки. Очень часто уфимских ребят принимали в октябрята и пионеры в доме-музее Ульянова-Ленина. Вождь бывал тут в ссылке.

В старших классах к широкой лямке форменного фартука я прикалывала крохотный символ кумачового знамени. Из школы мы уходили в большую жизнь комсомольцами.

На собрании в начале последней учебной четверти была мама. Она прекрасно знала, в кого влюблена ее дочь, и потому мягко сказала:

– Вы уж там с Олежкой аккуратнее, не срывайте уроки. И зачем вы эти записки строчите, учителям мешаете? Неужели нельзя на перемене обо всем переговорить?

Эх, мама-мамочка! Ведь даже в песне поется: «Перемена мала, я смолчу, как всегда, очень плохи дела, вот какая беда!». Не все можно сказать вслух. И потом, эти записочки – это же прелесть что такое, их можно хранить и перечитывать!

Маме я свои соображения не озвучила. Чтобы не огорчать. И не усугублять. Мне было некогда, меня на улице Олежка ждал. Поэтому я сделала большие глаза, состроила виноватую рожицу, чмокнула маму и убежала гулять.

Впрочем, особых причин для волнений ни у меня, ни у мамы не было. По математике я имела огромную коллекцию пятерок с редким вкраплением четверок. На строгую Анису Хуснулловну я не держала зла. Вся штука в том, что мы ее любили и знали, что она любит нас. Вот так!

Мы вообще тогда всех и вся любили: свой город; свою страну, самую лучшую и большую; свое светлое счастливое будущее. Другого грядущего у нас быть не могло. Только такое.

Мы обожали свою школу, потому что для нее отстроили новое, суперсовременное здание и оборудовали его круче некуда. Туда перевели самых веселых учеников из двух старых и переполненных школ. В старых стенах постарались удержать будущих медалистов и лучших хорошистов, а здесь собрали самый цвет заводил нашего района: троечников-раздолбаев, хорошистов-пофигистов, начинающих хиппи и пацифистов, искателей приключений и романтиков. Я очень рвалась в новую школу и исхитрилась забрать свои документы сама. За мной последовали мои лучшие подруги. Два мощных потока из разных учебных заведений слились и образовали бурное море страстей. Вот какой замечательной была наша школа!

Наш школьный комплекс возвышался возле огромного лесопарка. Вокруг всегда наперебой чирикали птицы и шелестела листва. Зимой мы прокладывали лыжню среди сонных деревьев вместе с Равилем Гендулловичем. Со всего города к нам съезжались играть в «Зарницу», искать деревянные мины в высоких сугробах и пить горячий чай из термосов. Нам завидовали: у нас был свой стадион с трибунами и свой волшебный лес чудес.

Воздух вокруг изобиловал кислородом и флюидами любви. Мы мечтали и влюблялись, и с этим ничего нельзя было поделать. Ощущение того, что наш возраст «вы-пуск-ной», лишь усиливало эмоции. Мы понимали, что вот-вот все завершится, изменится, и мы уйдем из привычных стен в большую жизнь. От этого наши чувства вообще зашкаливали.

Последняя школьная весна… Теплая, нежно-зеленая, трепетная, чувственная. Каждый день заполнен событиями и радостью. От предчувствия скорых перемен сердца гулко бились. А изменения уже происходили. Даже обычные уроки стали другими. На физкультуре нас учили танцевать вальс, на литературе мы конспектировали напутствия академика Лихачева, на анатомии говорили об отношениях полов.

У меня тогда была коса до пояса. Все уже дерзко стриглись под «гаврош», «финского мальчика» и «сэссун», а я носила простую девичью прическу по настоянию моей мамы. Ах, мама-мамочка, как ты была права!

Моя коса мне шла и очень нравилась моему парню. Каждое утро он ждал меня возле самой ближней к школе пятиэтажки. Зачем? Чтобы зайти в подъезд и поцеловать. Разве это не лучшее начало дня?

Потом я шла в класс, а он – куда душа поведет. Я усердно училась, а он с большим желанием играл в школьном вокально-инструментальном ансамбле. Тоже по-своему готовился к выпускным торжествам.

Олег учился небрежно и мечтал об эстраде. Мой друг везде ходил с гитарой, как трубадур из «Бременских музыкантов». Он дарил мне незатейливые подарки: шоколадки-миньоны, жевательную резинку и стихи. Свои стихи, записанные на листочках почтовой бумаги аккуратным почерком. У него был красивый мужской почерк. Олег вкладывал эти послания в нарядные конверты и вручал мне самолично. Я их хранила и перечитывала.

Долго хранила. До замужества. Перед свадьбой сожгла. Жечь пришлось много, но мне не хотелось огорчать будущего мужа. Легко догадаться, Олег не стал моим супругом. В юности мы часто увлекаемся плохишами, разбитными парнями, но спустя годы понимаем, что с ними не создать стабильную семью.

Иногда мы с Олегом ссорились. Из-за пустяков. И тогда тоже писали друг другу длинные письма и обменивались ими на переменах. Летопись нашей жизни складывалась из записок и фотографий. К счастью, черно-белых снимков тех лет осталось немало.