Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)

Наступило 1 сентября. В отутюженной форме, с новым портфелем я стояла у школы и ждала своих подруг. Первой пришла Вика: «Пошли, познакомишь меня с классом». Я отмахивалась: «Сначала надо Машу дождаться». Машка, как всегда, опаздывала. Нас уже начали строить по классам на линейку, и вот она – Машка. Я схватила ее за руку: «Знакомься, это моя орлятская подруга Вика».

Девчонки улыбнулись друг другу, и я поняла, что все получилось!

Скоро учителя стали нас называть «золотой троицей»: мы хорошо учились, участвовали в олимпиадах, школьных концертах. Но осенью у моей младшей сестры начались проблемы со здоровьем, и моей маме пришлось бросить работу. Бедные родители, сколько вечеров они провели, подсчитывая, как мы будем жить на одну отцовскую зарплату. Но мама набрала себе учеников и стала подрабатывать репетиторством.

Первое время после маминого ухода из школы я часто слышала в свой адрес: «Все, Сашечка, кончилось твое время, некому тебя теперь защищать». Я тайком плакала, но родителям ничего не рассказывала. Подружки меня защищали, как могли, но все равно мне было очень тяжело. Я вытянулась, ходила худая и бледная. Родители о чем-то шептались на кухне по вечерам. И перед окончанием третьей четверти папа торжественно объявил, что смог достать мне путевку в Анапу в санаторный пионерский лагерь. В то время этот детский оздоровительный комплекс представлял собой нечто среднее между «Артеком» и санаторием Четвертого управления. Попасть туда считалось большим счастьем. Но я после истории с рукой ненавидела всех врачей вместе взятых, к тому же у меня начала расти грудь, и я стала еще более стеснительной. Представив, что целую четверть буду почти на больничном режиме и мне придется каждый день видеть людей в белых халатах, я впала в состояние, близкое к истерике.

Родители стояли на своем: путевка куплена, мой бледный вид их пугает и к тому же в такой шикарный лагерь не каждый ребенок может попасть.

– Детство скоро закончится, – добавила мама, – пользуйся.

Помню, в аэропорту я выронила деньги; помню свой ужас от того, что на три месяца осталась без копейки, боязнь полета и мартовскую Анапу – солнечную и бесснежную.

Лагерь мне очень понравился, девчонки оказались из разных городов, я была одна москвичка в отряде. Дети были после тяжелых операций, много пережившие, в отличие от меня – домашнего ребенка с хроническим тонзиллитом, о котором я и не помнила.

Мы приехали вечером, было очень темно, и нас сразу отправили на медосмотр. Боже мой, я до сих пор помню свой страх и ужас! Нас, толпу полуголых девчонок, загнали в большую комнату. За столом сидели врачи и среди них – симпатичный молодой мужчина. Он поднял глаза и назвал мою фамилию. И я начала рыдать, потому что до этого ни один мужчина не видел меня раздетой. Какая-то молоденькая женщина-врач подошла к доктору, что-то прошептала ему на ухо и отвела меня к своему столу.

– Ты не переживай, он же врач. Он будет твоим лечащим доктором. – Она вытерла мне слезы, что-то записала в карте и отпустила одеваться.

Доктор оказался веселым, много знающим. Процедурами он меня не напрягал: лечить-то было особенно нечего. Видела я его редко, но через несколько дней поняла, что… влюбилась.

Интересно, помнит ли он меня – нескладную тощую девчонку в очках в страшной черной оправе, которая смотрела на него влюбленными глазами, – этот врач из далекой Анапы?

Каждое утро он начинал с пробежки по пляжу. Я и не помню сейчас, как он предложил нам, его пациентам, совместные пробежки. Начали мы лихо, по пляжу за ним бежала колонна из двадцати пяти человек, только к концу недели с ним стала бегать я одна. Знала бы моя школьная физкультурница Елена Викторовна, что я по своей воле каждый день – сама! без будильника! – просыпалась в шесть часов на пробежку! Я, которая была готова ломать руки-ноги, чтобы получить долгожданное освобождение от физкультуры. Меня не интересовали концерты, пионерские костры, купание в бассейне, экскурсии и походы в кино. Я с маниакальной надеждой ждала каждого утра, чтобы встретиться с ним .

В один из дней он прибежал на пляж с маленькой девочкой лет пяти. Это оказалась его дочь. В глазах у меня потемнело, и я с трудом дождалась окончания пробежки. Вернувшись в палату, я прорыдала все утро. Кое-как девчонки выпытали у меня, что случилось. Запинаясь и всхлипывая, я им все рассказала. Я ожидала, что они будут смеяться надо мной, но когда подняла глаза, то увидела на их лицах уважение и… зависть. Я – очкастая тихоня, отличница, влюбилась во взрослого мужчину, врача, и он со мной разговаривает как с равной.

На следующий день я проснулась в шесть часов и лежала в постели, с тоской глядя в потолок. Я представляла, как он выходит из корпуса, ищет меня и убегает, не дождавшись. «Хватит с меня занятий спортом», – мрачно думала я. Вдруг тихонько приоткрылась дверь, и тонкий голосок его дочки спросил: «Тетя Саша, ты чего не идешь? Мы же ждем». Я мигом вскочила, кое-как натянула спортивный костюм и выбежала на крыльцо. Он стоял и улыбался:

– Саш, давай бегать, а?

В тот день мы не бегали, а гуляли вдоль берега. Он держал дочку за руку и рассказывал мне, как учился в школе, как поступил в институт, о том, как встретил свою жену и полюбил ее. Я, тринадцатилетняя девчонка, шла рядом, мне было приятно, что он так доверяет мне, и было горько от того, что я еще ребенок.

Пришел день отъезда. Я проснулась на рассвете, вышла на балкон и долго плакала, понимая, что мы больше никогда не увидимся. В шесть утра, как обычно, я вышла на улицу в спортивном костюме. Он стоял немного задумчивый, один.

– Пошли немного пройдемся: я ногу подвернул вчера, не могу бегать, – предложил доктор.

Я улыбнулась. Шел он ровно и даже не прихрамывал. Мы пришли на берег, сели на теплые скамейки.

– Саша, ты умная девочка, у тебя все будет хорошо. Ты скоро вырастешь, станешь красивой и найдешь своего человека. Не грусти.

Улыбнулся, встал и ушел.

Так в далекой Анапе закончилось мое детство.

Я училась в простой ереванской школе в начале восьмидесятых. А он сидел за одной партой с Армине. Она была чем-то на меня похожа – такая же голубоглазая, только, в отличие от меня, вечно улыбалась. С ней он был таким хорошим мальчиком. Я ей даже завидовала. А ко мне приставал на каждой переменке: дергал за волосы, дурашливо лез с кулаками. Наконец эта игра в кошки-мышки мне надоела. Как-то я ухватила его за сорочку и начала трясти так, что от нее отлетели пуговицы. В тот же день он пожаловался своей маме, которая, встретив меня после школы, начала отчитывать:

– Ты почему оторвала пуговицы? Разве девочки так поступают?