Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А

Во время нашего присутствия приволокся какой-то дядька с каким-то треножником и с каким-то хламом. Мы думали, что это фотограф, но жестоко ошиблись: данный смертный был «халтурщиком». Он явился сюда, чтобы сдуть какую-то картину себе на полотно. Мы с интересом наблюдали за его суетливыми хлопотами.

Но сколько он ни возился, он так ни черта и не сделал, а все только валял дурака.

– В Русском музее тоже мы таких мошенников встречали немало, – сказал я. – Сколько же их развелось!!!

– Сидели бы дома, да чиркали, – проговорил Женька, – а то торчит в музеях и сдувает с чужих!

– Истинные мошенники, – добавил я.

– Это ж уж-жас! – возмущенно прожужжал Женька. – Сколько их существует!!! Просто же ужас!!!

В кино идти нам расхотелось, собственно говоря, потому что мы слишком долго теряли время на выставке, так как после осмотра мы занялись сим халтурщиком.

Но мы решили все-таки «самоотверженно и благородно» двинуться по Невскому, чтобы хотя бы для видимости достичь кинотеатра. Обманывать мы, ясно, никого и не думали, но проделывали это ради праздношатания.

Сегодня нам повезло! Перед Казанским собором у тучной бабки мы с лотка достали соевые сласти, которые искали еще раньше. Мы ликовали и называли себя счастливцами во всей великой вселенной.

Морозный воздух и соевые нас совершенно покорили. Женька даже мне клялся, что его хлебом не корми, а давай только соевые сласти. Я был того же мнения о самом себе, но я еще счел нужным добавить, что я скорее всего отказался бы от горы «мишек», чем от этих соевых.

Так мы уплетали их одну за другой, пока с горечью не открыли, что запас полностью иссяк.

У Аничкова моста Женька отыскал в полуподвале небольшой тир, и мы зашли туда. Колотя по мишеням из ружья, Евгений ухлопал все свои сбережения, а прострелянные мишени взял себе. Во время Женькиного «сражения» к загородке явился какой-то молодец, до предела налакавшийся сорокоградусной. Он что-то старался выговаривать, лапал ружье, которое было свободно, но так ничего и не достиг, ибо его желания пресекала энергичная дева, орудующая за изгородью.

– Ты счастливый человек! – заявил мне Евгений по выходе на улицу. – Вот ты сейчас отправишься домой и по дороге сможешь опять достать соевых, а я?…

– А кто тебе мешает пойти в мою сторону?

– Да уже пора мне мчаться к своим, вот в чем беда.

– Я сейчас тоже должен спешить: меня уж малышка ждет, наверное, в своем саду, – сказал я.

И мы разошлись.

Я не стал упускать случая и на обратном пути у Казанского собора приобрел десяток соевых, однако уничтожать их не стал, а решил расправиться с ними вместе с Леонорой.

Ребятишки из детского сада веселились во дворе, барахтаясь в снегу. Трубадур священнодействовала в кругу своих сверстниц. Мне даже не хотелось ее отрывать, до того она была увлечена, но она увидела, что за ней явились, сообщила об этом своей руководительнице, и мы отправились. На улице быстро темнело, так что вечер уже полностью овладел городом.

Норка никак не хотела спокойно идти, она все время старалась меня увлечь в сугробы, но, когда мы вышли на набережную, она успокоилась. Мы с ней принялись за соевые богатства, хотя за всю дорогу мы не успели их полностью уничтожить, так как она все время распространялась о своем детсаде и о ее взглядах на жизнь в его рамках.

Дома мы с ней принялись за живопись: особенно старалась она, так как хотела удивить меня своим умением владеть карандашом.

Рая сказала, что в кинохронике, по слухам, будто бы идет журнал, где показан приезд В. М. Молотова в Берлин [82], и что там якобы фигурирует подлец Гитлер.

Рая очень сожалела, что не могла отлучиться из дому, но нам с дядей она предложила съездить в кино и проверить справедливость данных слухов. Мы и сами были не прочь посозерцать морды германских национал-деспотов и сейчас же отправились в путь. По словам Раи, кинохроника находилась на Невском, и, чтобы достичь такового, нужно было забраться в троллейбус на остановке улицы Гоголя.

На улице совершенно стало темно. Мы с дядей, мирно беседуя, пересекли площадь и, пройдя мимо темного и мрачного гиганта Исаакия, на указанной нам остановке забрались в подошедший троллейбус.

Мы вышли на Невском недалеко от вокзала, в самой широкой части проспекта. По обеим сторонам высились искрившиеся зажженными окнами стены плотных домов, скользили вереницы автомашин и отчаянно громыхали трамваи.

Кинохроника заключалась во дворе одного из домов, по которому была протянута длинная очередь в кассу. Через полчаса мы с дядей уже созерцали хроникальные журналы, занимая места в 17 ряду в довольно обширном, полностью заполненном зале. Видели мы и Берлинский вокзал с рядами свирепых штурмовиков-караульных, видели и роскошные улицы Берлина, видели и Гитлериуса, стоящего рядом с нашим Молотовым. Палач улыбался и старался быть вежливым!

После кино мы с дядей прошли пешком добрую часть проспекта, заходя в продуктовые заведения, ибо дядя стремился заодно что-нибудь раздобыть для наших трапез. Не пропустили мы и Елисеевский магазин, находящийся против памятника Екатерины. Это был обширный богатый настоящий дворец, с позолоченными украшениями и мощными люстрами, разбрызгивающими во все стороны потоки лучей.

Наконец, дядя Самуил отказался от подобной прогулки, так как мы мало чего встречали из нужных ему предметов, и мы поспешили достичь дома, обратясь за помощью к троллейбусу.

Был поздний час, Трубадур давно спала, Моня уже вернулся в свой домашний очаг после трудового дня, и после нашего прихода стол начал украшаться посудой, показывавшей, что пора приниматься за ужин.

10-го января. Из-за того, что я теперь навещал ради Леоноры ее детский сад, я стал теперь каждый день вставать чуть свет. Конечно, я был этому очень рад.

Сегодня я тоже встал с первыми лучами дня и до завтрака отвел Трубадур в ее «заведение». Как мы уговорились с Раей, я опять заглянул в хлебную лавку и вернулся домой с груженной мучными изделиями кошелкой.

Мы тут же позавтракали, так что в одиннадцать часов каждый из нас уже мог приступить к началу проведения этого дня. Дядя ушел в город, Моня принялся водить смычком по струнам виолончели, Рая тоже начала чего-то творить, а я, получив от моей сестры несколько лежавших у нее открыток с видами Ленинграда, начал тщательно выискивать из них лучшую, чтобы на ней соорудить письмецо моему учителю по музыке. Наконец, я решил, что вид бывшей биржи у Академии наук – самый лучший, и я принялся за составление послания.

Я, обращаясь к Модесту Николаевичу и Марье Ивановне, писал, что, не будь у Раи этой залежавшейся открытки, я бы так и не смог бы им послать письмо с видом города, так как, сколько я ни искал, я нигде не видел во всем Ленинграде каких-нибудь порядочных почтовых картинок. Я вкратце им дал понять о моих чувствах и мыслях, возникших у меня на основании моего пребывания в этом городе, и заключил свое «почтовое произведение» громогласным «ура!», после которого поставил неограниченное число восклицательных знаков.