Марина Ахмедова - Уроки украинского. От Майдана до Востока

— Мы не испытываем к ним ненависти, когда забиваем на мясо. Мы не объявляем свиньям войну. Так же и немцы вынесли нас за пределы представления о человеке. У всех есть граница, за которой мы перестаем относиться с состраданием к живому существу.

— Кто за вашей границей?

— Тараканы и комары. Мы имеем право убивать свиней, — говорит Кот. — Потому что свиньи — это не мы. Но люди — это мы. Поэтому я не мог спокойно смотреть на то, что произошло в Одессе, на эту убитую молодую женщину из Горловки, которая лежала с оторванной ногой и обнимала мертвого младенца. Я сострадаю ей. Но я сострадаю и тем, кто в аэропорту, — произносит Кот. — Я искренне и сильно сострадаю тем и другим. Чем я отличаюсь от животного? Только одним. Я человек и знаю, что смертен. А животное не знает и живет как бессмертное.

— Тогда оно счастливо.

— Конечно! А человек знает о своей смерти, поэтому у него есть выбор между добром и злом. Но я вынужден защищаться, когда греко-католический священник на Майдане призывает уничтожать москалей, а западные украинцы молятся: «Слава тебе, Боже, что я не москаль». В глубинном русском мире такой подход невозможен. Наш подход основан на справедливости. Мы все равны. Поэтому в России, глубоко больной стране, происходящее сейчас на порядок здоровее того, что творится на Украине.

— Чем же мы больны?

— Тем, что становимся животными, — говорит Кот. — Мы хотим стать счастливыми и забыть о смерти. От мысли о смерти мы защищаемся материальным миром.

— Посмотрите на них, — перебиваю я Кота, показывая на мужчин. — Они в любую минуту могут умереть. За что они идут на смерть? — спрашиваю, вставая.

— Я не уверен, что способен это вербализовать, — отвечает Кот. — Пойдемте спросим у отца Бориса.

По дороге на базу Кот рассказывает мне притчу о бодхисатве, который плыл на корабле вместе с купцами, везущими великие ценности, предназначенные для строительства храма. Но плыл с ними и разбойник, вознамерившийся их убить и присвоить ценности. Прознав об этом, бодхисатва убил разбойника.

— Правильно он сделал или нет? — спрашивает меня Кот.

— Я немножечко плохо слышу, — предупреждает батюшка, наклоняясь ко мне гривой седых волос. Он одет в рясу и военную куртку. Говорит глубоким рыком, но сильно смягчает согласные, поэтому кажется, что он и грозит, и успокаивает одновременно. Голубые глаза его излучают свет. Мы находимся в информационном центре батальона «Восток», которым заведует Кот.

— Здесь у нас все просто. Война — это попущение Божие. Нельзя было дальше это терпеть.

— Терпеть что? — наклоняюсь к его уху.

— Общество катится в пропасть, — отвечает он. — Нужна была хирургическая операция. Иначе смерть.

— Во время операции кого отрезают — людей?!

— Хирургия — это не терапия. И не мы отрезаем. Но когда человек теряет связь с Богом, становится на сторону сатаны и превращается в исполнителя его воли, тут исчезает всякая возможность мирного сосуществования между людьми. Война — это когда люди не видят возможности мирного сосуществования. Но мы ни на кого войной не идем! Только гибель невинных может пробудить других людей, когда до них уже не доходят слова. Я надеюсь на это. Конечно, это очень больно… Я ведь только что с отпевания приехал, погиб молодой мужчина, ополченец Валентин. Ему ничего не надо было. Он просто отдал за нас свою жизнь. И этим многое можно оправдать. Но как оправдать тех, кто вчера обстрелял маршрутку? Для чего это было?

Кот включает компьютер, и на экране появляются первоклассники — белые рубашки, белые банты — таких мы видели вчера в школе. Но эти первоклассники сидят в школьном подвале и плачут. Их школу обстреляли. Одна из женщин на экране хватает девочку за руку и кричит: «Это ручка моей дочки! Посмотрите на нее, киевляне! У нее такая же ручка, как и у ваших детей!» Кот переводит внимательные глаза с меня на отца Бориса.

— Сейчас атакуют аэропорт, — произносит священник. — Мы долго терпели. А они все говорили, что это ополченцы стреляют по своим же домам. Бог им судья. Только ведь… они снова стреляют по городу.

— Вам исповедуются те, кто идет на войну. Как вы думаете, в каком состоянии сейчас находятся украинские военные в аэропорту?

— Очень простое у них состояние… Господь сказал своим ученикам: «Многие придут и будут рассказывать от моего имени. Судите их не по словам, а по делам их». Они думают, их устремления направлены на уничтожение нас, но на самом деле они уничтожают самих себя. Ведь мы их братья и сестры. Те, кто сейчас в аэропорту, — наши заблудшие братья.

— И чтобы вернуть их на истинный путь, их нужно убить? — я поворачиваюсь к Коту, и тот прикрывает глаза.

— Бодхисатва знал, что разбойник за предыдущие прегрешения попадет в ад, — тихо говорит Кот, и тугой на ухо батюшка сейчас не слышит его. — И там пребудет огромное количество времени. У бодхисатвы были заслуги, он подумал: лучше в ад попаду я. Он убил из сострадания к разбойнику.

— Судить может только Бог, — говорит батюшка. — А мы лишь оцениваем действия людей.

— Перед боем к вам приходят ополченцы. Они хотят выжить. Но вы, благословляя их, знаете, что вернутся не все. Бог не спасет их. Что вы думаете о Боге в тот момент, когда они не возвращаются?

— Нет! — протестует батюшка. — Нет! Все неправильно вы говорите! Я благословляю людей на победу, которая может быть достигнута ценой их жизни. И я им об этом честно говорю. Возможность быть убитым очень велика. И я… скрывать не буду, сам иду в бой вместе с ними.

— Но вы же не берете в руки оружие?

— К сожалению, беру, — тихо отвечает он. — У меня в одной руке крест, а в другой автомат. Я не собираюсь прикрываться канонами церкви. Я такой, какой есть. И Бог мне судья. Но вы поймите: не имею я морального права благословлять людей на смерть, не будучи рядом с ними.

— Вы убивали, батюшка. Это грех или не грех?

— Грех это или не грех? — повторяет батюшка. — Хочу, чтоб вы ответили.

— Не знаю.

— Правильно, — тихо соглашается он. — А этого и не надо знать. Это нужно делать. Ведь единственное, что нужно делать, чтобы победило зло, — не сопротивляться ему. Мы не можем допустить гибели тех, кто стоит у нас за спиной. Это шутка, конечно, и примите, пожалуйста, это как шутку, а не как иначе. (Что именно здесь шутка? Что батюшка в бой с крестом и автоматом ходит? Людей убивает? Или что-то другое? Не очень понятно.) Когда ребята просят у меня благословения: «Ну что, убивать, батюшка?», я говорю: «Не, ребята. Просто мочите их».

— Вы страдаете, батюшка?

— А я же вам говорю: на той стороне тоже люди. Я переживаю за них. Но война — она прежде всего в душе. Мы должны победить войну в душе.

— А у вас в душе война?