Сборник - «С Богом, верой и штыком!» Отечественная война 1812 года в мемуарах, документах и художественных произведениях

Так как мы находились у самых ворот Москвы, то я испросил позволения отправиться в город, чтобы навестить знакомых, но никого не нашел: город был пуст.

Дисциплина, введенная в армии генералом Барклаем, соблюдалась столь строго, что по улицам Москвы не бродило ни одного солдата, несмотря на то что мы находились всего в двух верстах от города. На следующий день, 2 сентября, все узнали о том, что было решено оставить Москву.

Генерал Барклай лично следил за всем. Он пробыл 18 часов, не сходя с лошади и разъезжая по улицам и постам, смотря, как мимо него проходили батальоны, артиллерия, парки и экипажи. Для наблюдения за порядком он разослал своих адъютантов в разные части города. Мне велено было находиться в прекрасном доме Пашкова. Каждому из нас был дан отряд казаков для того, чтобы выгонять солдат из кабаков и погребов и не допускать их в дома. Казаки задерживали всех тех, кто нес бутылки с водками и наливками, и разбивали бутылки пиками. Благодаря этим мерам, Барклаю удалось спасти войска от неминуемой гибели, и они выступили из города в величайшем порядке.

В то время как армия проходила через Москву, генерал Милорадович, командовавший арьергардом, сражался с королем Неаполитанским. Он действовал смело и храбро и покрыл себя славой. Особенно замечательно присутствие духа, с каким он заключил перемирие с королем Неаполитанским. Король, довольный тем, что ему удалось занять Москву без кровопролития, согласился на все требования генерала.

Москва представляла любопытное зрелище: французы и русские толпились вместе в этом обширном городе.

Перемирие, заключенное обоими генералами на слово, не сходя с лошади, вся честь которого принадлежит генералу Милорадовичу, дало возможность вывести из столицы последние войска безо всяких потерь. В городе остались одни раненые, размещенные по госпиталям.

В 9 часов вечера из Москвы выступил наш последний отряд. Мюрат вступил в нее в 5 часов.

Когда стемнело, мы продолжали наш зловещий марш и нагнали Кутузова в Панках, на Рязанской дороге, где все уже были погружены в глубокий сон. Барклай и Милорадович бодрствовали – фельдмаршал Кутузов мог положиться на них.

Трудно, почти невозможно, описать состояние нашего духа после выступления из Москвы. Каждого волновали различные интересы: кто сокрушался о потере дома, кто об утрате родных; большинство горевало о потере столицы. Все еще более прежнего желали сразиться с неприятелем и были готовы на всякие жертвы. Когда Москва была оставлена, все поняли, что приходится спасать уже не город, а империю, и говорили: «Война только что начинается».

Еще мы были в неведении о судьбе столицы, как 9-го числа прибыл в Юхнов Волынского уланского полка майор Храповицкий [50], сын юхновского дворянского предводителя, и объявил нам о занятии Москвы французами.

Я ожидал события сего и доказывал неминуемость оного, если продолжится отступление по Смоленской дороге, но при всем том весть сия не могла не потрясти душу, и, сказать правду, я и товарищи мои при первых словах очень позадумались. Однако так как все мы были неунылого десятка, то и начали расспрашивать Храповицкого о подробностях. Он уверил нас, что оставил армию в Красной Пахре, что она продолжает движение свое для заслонения Калужской дороги, что Москва предана огню [51]и что никто в армии не помышляет о мире…

Я затрепетал от радости и тут же всем находившимся тогда в городе помещикам и жителям предсказал спасение Отечества, если Наполеон оставит в покое армию нашу между Москвой и Калугой до тех пор, пока она усилится следуемыми к ней резервными войсками и с Дона казаками. Кто мало-мальски сведущ был в высшей военной науке, тому последствие превосходного движения светлейшего в глаза бросалось.

Слова Москва взята заключали в себе какую-то необоримую мысль, что Россия завоевана, и это могло во многих охладить рвение к защите того, что тогда только надлежало начинать защищать. Но слова Москвы нет пересекли разом все связи с ней корыстолюбия и заблуждение зреть в ней Россию. Вообще все хулители сего превосходства мероприятия ценят одну гибель капиталов московских жителей, а не поэзию подвига, от которого нравственная сила побежденных вознеслась до героизма победительного народа.

Сегодня утром за деревней Черепово, при нашем приближении к Хорошеву, пока саперы перекидывали мост через Москву-реку для третьего перехода через нее, кто-то из разведчиков, прикрывающих сбоку колонны, указал на один холм… последний!

Выражаясь их словами, новый мир открылся им. Прекрасная столица под лучами яркого солнца горела тысячами цветов: группы золоченых куполов, высокие колокольни, невиданные памятники. Обезумевшие от радости, хлопая в ладоши, они, задыхаясь, кричат нам: «Москва, Москва!»…

При имени Москвы, передаваемом из уст в уста, все кучей бросаются и карабкаются по собственной охоте на холм, откуда мы услышали этот громкий крик. Каждому хочется первым увидеть Москву. Лица осветились радостью. Солдаты преобразились. Мы обнимаемся и подымаем с благодарностью руки к небу; многие плачут от радости, и отовсюду слышишь: «Наконец-то! Наконец-то Москва!» Мы не устаем смотреть на огромный город с его разнообразными и причудливыми формами, с его куполами, крытыми свинцом или аспидом; дворцы с цветущими террасами, острые башни, бесчисленные колокольни заставляют нас думать, что мы на границе Азии.

От нетерпения войти в Москву мы, не дождавшись постройки моста, вброд переходим Москву-реку. Вице-король, видя настроение войск, дает своей кавалерии приказ тронуться; инфантерия следует за ней.

Наше сердце разрывается от радости по мере приближения, но нас изумляет то, что все окрестные дома покинуты так же, как и везде, где мы проходили. Мы всматриваемся в огромный город и не решаемся верить, что и он пуст, как его окрестности.

Мы скорее склонны думать, что жители предместий, устрашенные нашим приближением, массами укрылись в столице. Всякого, высказывающего предположение, что Москва покинута, сейчас же товарищи поднимают на смех. И действительно, можно ли предположить, что столько роскошных дворцов, великолепных церквей, богатых магазинов покинуты своими обитателями!

Беседуя так, дошли мы до деревни Хорошево, находящейся в расстоянии полуторы мили от Москвы. Колонна остановилась, чтобы прийти в порядок, надеть парадную форму и подождать возвращения адъютанта вице-короля с приказаниями от императора. Он нас разочаровал: наше вступление в столицу царей было отложено на завтра.