Владимир Хрусталев - Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова

После Нового года, на короткое время, я уехал в Москву. Там, в Первопрестольной, шли те же совершенно разговоры, как и в Петрограде.

Торгово-промышленный класс, имевший огромное влияние и значение в Первопрестольной, руководил общественным мнением. Фабриканты, заводчики, получая небывалые прибыли на свои предприятия во время войны, стремились играть и политическую роль в государстве. Их выражение: – “промышленность теперь все”, не сходило с языков. Московская пресса – “Русское Слово” (Сытина) и “Утро России” (Рябушинских), бойко вели агитацию против правительства и Царского Села» [510].

Определенные круги оппозиции отдавали себе отчет в том, что с императором Николаем II договориться трудно, а с Государыней Александрой Федоровной просто невозможно, поэтому необходим переворот с выдвижением на трон более покладистого монарха. Конечно, без помощи военных в таком деле не обойтись, кроме того, необходима была поддержка дипломатов. Если в армии существовала определенная оппозиция влиянию царицы на государственные и военные дела, то дипломатов Антанты стали запугивать перспективой заключения «распутинской кликой» сепаратного мира с Германией. Утверждалось даже, что экономический кризис в стране царское правительство создает искусственно, чтобы иметь повод вскоре предательски завершить войну за спиной союзников по Антанте.

Члены английской миссии в России лорда Мильнера (1854–1925) не раз слышали откровенные разговоры о возможном убийстве царя и царицы, а сэр Джордж Клерк (советник посольства) писал:

«Каждому из нас приходится слышать о неизбежности самых серьезных событий, вопрос только о том, кто должен быть устранен: император, императрица, Протопопов или все трое».

Сама идея дворцового переворота ее организаторами преподносилась как бы «против революционной прививкой».

Такая тактика приносит и первые плоды оппозиции. Так, в дневнике великого князя Андрея Владимировича (1879–1956) читаем:

«Удивительно, как непопулярна Аликс. Можно, безусловно, утверждать, что она решительно ничего не сделала, чтобы дать повод заподозрить ее в симпатии к немцам, но все стараются именно утверждать, что она им симпатизирует. Единственно, в чем ее можно упрекнуть, – это, что она не сумела быть популярной» [511].

Конфликт назревал давно. Многие члены Императорской фамилии имели личные обиды на Царскую чету. Группа великих князей, обеспокоенная последствиями возможной грядущей революции, предприняла несколько попыток повлиять на Николая II. Они считали необходимым пойти на частичные реформы и тем самым остановить неумолимый ход событий, следуя завету императора Александра II: «Лучше начать сверху, чтобы не началось снизу». Реформы, по мнению части «семейства», можно было совершить только через «ответственное министерство», представляющее интересы крупной буржуазии, уже давно контролирующей развитие экономики страны.

Главным препятствием на пути осуществления этого замысла являлась позиция, которую занимал император. Известно, что в свое время Николай II имел продолжительную беседу с графом Л.Л. Толстым (сын писателя Льва Николаевича Толстого). В этой беседе царь привел главный аргумент, которого придерживался все свое царствование. Он сказал, что ему лично ничего не нужно, что он хотел бы «покойно жить в своей семье, но что клятва, принесенная им во время коронации, не дает ему права на отречение от неограниченной власти». Однако родственники Николая II считали, что царь пошел бы на уступки «думской оппозиции», если бы не влияние на него супруги Александры Федоровны и всеми ненавидимого Григория Распутина.

Стоит отметить, что в этот период многие общественные деятели и родственники царя делали попытки устранить Григория Распутина от Императорского Двора. Однако Николай II считал это «частным семейным делом» и постоянно уклонялся от подобных разговоров и объяснений.

Великий князь Михаил Александрович также решился внести свою лепту в общее дело: «раскрыть глаза царю». В письме Николаю II от 11 ноября 1916 г. он писал из Гатчины следующее:

«Дорогой Ники,

Год тому назад, по поводу одного разговора о нашем внутреннем положении ты разрешил мне высказывать тебе откровенно мои мысли, когда я найду это необходимым.

Такая минута настала теперь, и я надеюсь, что ты верно поймешь мои побуждения и простишь мне кажущееся вмешательство в то, что до меня, в сущности, не касается. Поверь, что в этом случае мною руководит только чувство брата и долга совести.

Я глубоко встревожен и взволнован всем тем, что происходит вокруг нас. Перемена в настроении самых благонамеренных людей поразительная; решительно со всех сторон я замечаю образ мыслей, внушающий мне самые серьезные опасения не только за тебя и за судьбу нашей семьи, но даже за целостность государственного строя.

Всеобщая ненависть к некоторым людям, будто бы стоящим близко к тебе, а также входящим в состав теперешнего правительства, объединила, к моему изумлению, правых и левых с умеренными, и эта ненависть, это требование перемены уже открыто высказывается при всяком случае.

Не думай, прошу тебя, что я пишу тебе под чьим-либо влиянием; эти впечатления я старался проверить в разговорах с людьми разных кругов, уравновешенными, благонамеренность и преданность которых выше всякого сомнения, и, увы, мои опасения только подтверждаются.

Я пришел к убеждению, что мы стоим на вулкане и что малейшая искра, малейший ошибочный шаг мог бы вызвать катастрофу для тебя, для нас всех и для России.

При моей неопытности я не смею давать тебе советов, я не хочу никого критиковать. Но мне кажется, что, решив удалить наиболее ненавистных лиц и заменив их людьми чистыми, к которым нет у общества (а теперь это вся Россия) явного недоверия, ты найдешь верный выход из того положения, в котором мы находимся, и в таком решении ты, конечно, получишь опору как в Государственном Совете, так и в Думе, которые в этом увидят не уступку, а единственный правильный выход из создавшегося положения во имя общей победы. Мне кажется, что люди, толкающие тебя на противоположный путь, т. е. на конфликт с представительством страны, более заботятся о сохранении собственного положения, чем о судьбе твоей и России. Полумеры в данном случае только продлят кризис и этим обострят его.

Я глубоко уверен, что все изложенное подтвердят тебе все те из наших родственников, кто хоть немного знаком с настроением страны и общества. Боюсь, что эти настроения не так сильно ощущаются и сознаются у тебя в Ставке, что вполне понятно; большинство же приезжающих с докладами, оберегая свои личные интересы, не скажут резкую правду.