Ольга Лапина - История одной деревни

– Ах, вы не представляете, какая дивная природа в Алтайском крае… Такая красота, такая красота…

Лилия умолкла. Было понятно, что в своих мыслях она где-то далеко, у хребтов Алтайских гор, с рассветами тех мест, с веснами и зимами ее нечаянной родины.

Я пытаюсь поддержать ее:

– И у вас здесь, в вашем городке, очень красиво. Очень.

Мечтательная улыбка сошла с лица Лилии. Она скептически улыбнулась и произнесла:

– Ну, не знаю… Нам уже и не нравится. Мы, наверное, присмотрелись…

Вспоминаю и встречу с Марией Теодоровной Прицкау в Германии. Когда-то она приехала в Германию на лечение. Думала, что приехала на время, но ей потребовалось длительное и сложное лечение. И ей пришлось здесь остаться. Навсегда. Живет Мария Теодоровна в «доме престарелых». Впрочем, в Германии «дом престарелых» не приговор, а билет в благополучную старость. К тому же Мария Прицкау живет не в общем доме, а в так называемом «доме сеньоров». То есть у нее своя отдельная квартира в коттедже.

Ежедневно ей доставляют еду. Свежую, вкусную, разнообразную еду. В доме престарелых за Марией Прицкау закреплена медсестра (у Марии Теодоровны серьезные проблемы с ногами – сказывается время «трудовых подвигов» в Восточном Казахстане, когда ей, дипломированному учителю, пришлось осваивать трактор, а потом и комбайн, чтобы выживать), которая оказывает ей разные услуги, делает массаж, приносит лекарства, мерит давление и прочее. Должна сказать, что, несмотря на возраст (Марии Прицкау за 90), она выглядит очень хорошо. Скажу более, Мария Прицкау в свои годы, после всего, что ей пришлось пережить, выглядит так, как, кажется, могла бы выглядеть Марлен Дитрих в ее годы. Не хуже. Что-то королевское есть в ее осанке, в аристократичных чертах лица, в манере двигаться, говорить, поправлять волосы, складывать руки на коленях. Красавица, одним словом. Конечно, условия жизни, в которых сегодня живет Мария Прицкау, немало способствуют такому завидному долголетию. Красивому долголетию.

Когда мы расставались, я не удержалась от вопроса:

– Мария Теодоровна, вы скучаете по России? Скучаете по Джигинке?

Но уже в следующее мгновение мне показалось, что я задала вполне риторический вопрос. По сути, о чем так уж скучать? О чем можно скучать здесь, в Германии, в этой уютной квартире, в холе и неге? Какая бы старость ожидала ее в Джигинке? Персональная медсестра? Кухня на колесах? Круглосуточное медицинское обслуживание? Налаженный быт, когда ни о чем не нужно беспокоиться? И была бы там у нее возможность вот так мило и прелестно капризничать?..

На некоторое время в воздухе повисла пауза. На меня устремляется удивленный взгляд. Недоумевающий взгляд прозрачных серо-голубых глаз. И Мария Теодоровна начинает медленно и тихо говорить. Как будто вспоминая что-то:

– Я здесь долгое время в неврологическом отделении лежала… Так тосковала. Не могла успокоиться. Я-то думала, когда сюда ехала, что еду только полечиться. На время. А оказалось – навсегда. Меня здесь долго лечили от депрессии… Как вы думаете, если старое дерево пересадить, что с ним будет? Так то дерево, а что уж говорить о человеке… Теперь уж вряд ли я в Джигинку попаду. А если бы была возможность, то пешком бы туда пошла… Но уж теперь, наверное, никогда больше Джигинку не увижу…

Мне показалось, что это ее «наверное» подразумевало надежду.

Скучала по своей Джигинке и Клара Пропенауэр. Она приехала в Германию в 1995 году. В канун Рождества. И поселилась в милом курортном местечке Германии, где из окон ее квартиры открывался вид на дивные окрестности. Кажется, для счастья было если не все, то многое. Но нет же. Не было у нее этого ощущения счастья. Клара, неутомимая, отважная, боевая и неунывающая Клара, которую не сломили ни годы ссылки, ни годы трудармии, безмерно тосковала в Германии. Я могу себе представить, как она, каждый день поглядывая из окна своего дома на пасторальную красоту курортного городка и его окрестностей, видела всегда только Джигинку. Всегда и только Джигинку, с которой были связаны мучительные и прекрасные годы ее жизни, где остались могилы ее родных, ее мужа, где жили ее родные – сын, внуки, правнуки. Ее сердце разрывалось.

Хотя, разумеется, есть и те джигинские немцы, проживающие сегодня в Германии, у которых слово «родина» не вызывает сомнений, терзаний, тоски. Их родина сегодня Германия. В этом они убеждены или стараются убедить себя в том, что убеждены. Они, эти немцы, хотели бы, вероятно, напрочь забыть «джигинскую» страничку своей жизни. Обрывают прежние связи, вежливо, но непреклонно отстраняются от прежней своей жизни в России. Но кто знает, что творится в это время в их душе. В их закрытой наглухо от посторонних глаз российско-германской душе. Впрочем, иногда что-то прорывается. Вдруг, неожиданно, быть может, для них самих.

Из дневника Клары Пропенауэр

«…Пролила в этой Германии целое черное море слез – не потому, что плохо живу, а потому, что скучаю по родным и по родине, где я родилась, выросла. Но жизнь продолжается…»

Между тем и в самой Джигинке сегодня тоже немало тех, кто безнадежно скучает по тем местам, где они выросли, и которые им пришлось волею судьбы оставить, например, в 1990-е годы.

Вот история, рассказанная мне одной из жительниц села, которая переехала в Джигинку уже более 20 лет назад. Кажется, 20 лет – достаточный период времени, чтобы привыкнуть, но… Ее семья уехала в 1990-е годы из одной из восточных республик, когда оставаться далее там было бы безумием. Собрали самые необходимые вещи и уехали. В Джигинке оказались почти без вещей, почти без денег, почти без надежды. Но они были живы. Первое время было дико слышать смех. Было странно видеть улыбающиеся лица, безмятежные глаза. Как же можно смяться, когда там… Как можно быть безмятежными, когда там убивают, насилуют, выжигают? Но потом научили себя принимать и смех, и радость окружающих. Как могли их осуждать, если они, эти люди, почти не знали, не понимали, что творилось где-то там… Время прошло. Дети выросли, разъехались по большим городам. Учатся, работают. Жизнь как-то устроилась. Есть верный кусок хлеба, стабильность. Но вот ощущения дома… Его нет. Дом остался там, в родном селении на чужой земле. Самые красивые места, дорогие сердцу места – там, где прошли детство и юность. Дорогие эти сердцу места часто снятся во сне.

Моя собеседница рассказала мне, что в первый год жизни в Джигинке ее старший сын очень тосковал. Часто выходил по вечерам из дома, вставал на крылечко и долго-долго смотрел на горизонт:

– Однажды я услышала какой-то стон, что ли… Вышла на крыльцо. Смотрю, мой старший сын стоил на крылечке (ему тогда шесть лет только было), стоит и… Понимаете, он даже не плакал. Он тихо выл. Другого слова я подобрать не могу. Тихо скулил и выл. Он думал, что его никто не видит. Только слышу, как он говорит тихо-тихо: «Где же наш дом, где дом-то наш?» Он очень долго не мог привыкнуть к новому месту. Скучал по оставленному дому. Да и мы до сих пор не привыкли. Мы здесь до сих пор как будто в гостях…