Ольга Чередниченко - Москва сталкеров

Мне страшно и стыдно: весь роман – просто работа, но в сносках – претензия.

«Главное, чтобы в конце кто-то один был несчастен, тогда книга точно запомнится, – размышлял Тэг, лежа на диване. – Но если вся эта лажа, несмотря на грустный конец, будет продаваться, тогда я всех сделал, что ли?.. Впрочем, даже и в некачественной работе какой-нибудь критик сможет разглядеть мой гений, если он существует».

Тэг, наблюдающий за всем происходящим с расстояния в пару метров, хитро прищуривается и улыбается. Будучи старым другом Вороны и Игоря, он успел хорошо изучить их привычки. Например, Тэг прекрасно понимает, почему Игорь сейчас не только не отпустил никакого едкого замечания по поводу столь отчетливого проявления Вороной женственности, но даже старается делать вид, что ничего не заметил. Дело в том, что подобные моменты – одни из самых ценных в отношениях Игоря с Вороной. // «Безусловно, – рассуждает Тэг, – Игорю нравится ее дерзость, и твердость характера, и даже иногда грубость, но только когда она не направлена на него самого. Еще ему нравится то, как Ворона ловко перепрыгивает через заборы, точнее, перепрыгивала, пока не повредила колено. И то, что она – одна из немногих девчонок, не боящихся гопников, и готова, если что, вступить с ними в драку наравне с любым пацаном. И, конечно, то, что она – как все нормальные мужики – может залпом выпить бутылку портвейна или опрокинуть в себя стопку водки, не занюхав даже корочкой хлеба. // Но к тем редким моментам, когда Ворона на секунду забывает (или делает вид, что забывает) о своем образе и в ней проступает естество, Игорь относится с особым трепетом. Каждый раз он боится спугнуть это маленькое неконтролируемое чудо, напомнив Вороне каким-нибудь неловким высказыванием, или даже жестом, о выбранной ею социальной роли. Причем, если бы Ворона только играла в мужика, или, наоборот, только и занималась тем, что проявляла женственность, вряд ли она так сильно нравилась бы Игорю. Только вкупе эти два, как ни странно, взаимодополняющие качества делают Ворону цельным и гармоничным человеком. Вряд ли, конечно, Игорь обо всем этом задумывается. Пока ему 17 лет и он просто наслаждается тем, что у его девушки не только красивая попка, но и крутая татуха». // – Тэг, сделай, пожалуйста, шаг назад, ты влезаешь в кадр, – просит Игорь, бегающий с фотоаппаратом вокруг «Москвича». Его глаза горят, он снимает свою девушку с явным удовольствием. // Тэг, весь в своих мыслях, молча, делает то, о чем его попросили. «Но ведь не может быть, – продолжает размышлять он, – чтобы Ворона осталась такой на всю жизнь. Лет через десять, а может, и пять, она, наверное, уже не будет так самоотверженно драться со шпаной, хамить каждому встречному и испытывать судьбу всякий раз, как представится возможность. Она по-любому станет осторожнее и сдержаннее, но при этом не изменит себе. Какая интересная мысль! Ее характер, на самом деле, останется прежним, просто проявление тех или иных черт примет несколько иную форму. Например, эта «эгегейность» сменится обычной импульсивностью, которой Игорю будет вполне достаточно. Ведь он тоже повзрослеет и изменится, не так ли? Еще, возможно, не только я, но и он начнет, наконец, задумываться о природе их с Вороной отношений. Если, конечно, предположить, что к тому времени они все еще будут вместе». // – Знаете, о чем я подумал? – обращается Тэг к своим занятым друзьям. – Удивительно, насколько гармонично и незаметно исчезает юношеская бравада в человеке по мере взросления. И не менее любопытно, что сокращение количества бравады обратно пропорционально высоте порога чувствительности данного человека к проявлению бравады остальными.

Тэгу было понятно, что Игорь ревновал Ворону к Рейдену. И небезосновательно. Но ему сейчас было гораздо приятнее наслаждаться окружающими его индустриальными пейзажами, чем думать об этом любовном треугольнике. АЗЛК страшно напоминал Зону. Причем не только ту, которую Тэг воображал себе, читая «Пикник на обочине» Стругацких, но даже ту, что видел в фильме «Сталкер» Тарковского. Этот объект, как и Зона, был полон ловушек, и прямой путь здесь далеко не всегда был самым коротким, а еще одну из опасностей также представляли военные. Здесь каждую минуту все менялось, и не работали никакие теоретические построения. Сталкеры, которые посещали Зону на свой страх и риск, ориентировались в ней благодаря своим чрезвычайно развитым рефлексам, интуиции и, возможно, какой-то сверхчувствительности. По Тарковскому, Сталкеру нельзя входить в Зону с корыстной целью. И еще Зона принимала только потерявших надежду. Похожая ситуация и с АЗЛК. «Мы все, – думал Тэг, – что-то упустили в жизни. Ворона живет только сталкерством, а отбери у нее это, и она не выдержит, протухнет, подобно рыбе в полиэтиленовом пакете. Она, как Редрик Шухарт из «Пикника…» – не может отказаться от забросов в основном из-за магнетического притяжения этого увлечения, понятного только настоящему сталкеру. Лишь на объектах чувствует себя по-настоящему живой, нужной, важной и поступающей правильно. Игорь живет Вороной, причем той крутой Вороной, для которой сталк – сама жизнь. Рейден, которого мы сегодня встретили, – с ним тоже что-то не то, он мечется между обычной жизнью и этой, никак не может решить, что ему выбрать. Сталкинг всех нас выворачивает наизнанку. Так, что становится видным то, что мы категорически не хотим никому показывать. Но мы все равно все здесь – в Зоне».

Тэг уставился на мигающий курсор и задумался над словом «кладбище»: «Не слишком ли это? Не собьет ли с толку читателя? Не покажется ли еще одним важным символом, когда на самом деле им не является?» // Тэг с самого детства знал, что у него, в отличие от «всех этих глупых клерков», есть предназначение. Он должен написать Книгу, после прочтения которой все будут в шоке и признают его гениальным писателем – как Достоевского, Фаулза или Фриша. Или снимет Фильм не хуже, чем у Вуди Аллена, Бернардо Бертолуччи или Педро Альмадовара. // Но дни, месяцы, годы шли, а Тэг до сих пор так ничего и не сделал. Все в точности по старой песне Гребенщикова о гениальном музыканте, не сыгравшем и двух нот: // «Но сегодня на редкость задумчивый день, // А вчера был дождь, играть было лень. // Наверное, завтра – да, завтра наверняка, // Во славу музыки сегодня начнем с коньяка! // И коньяк, конечно, присутствовал, и портвейн, и долгие вечера самоедства, когда алкоголь кончается быстрее, чем первая строчка ложится на стандартный «ворд». Все его попытки ограничивались лишь тем, что он иногда записывал сны – как сейчас, или бродил по городу, мечтая о своем ненаписанном романе или неснятом фильме. // «Если бы я писал что-то, например сценарий, то обязательно придавал бы огромное значение сновидениям, – размышлял он, кажется, даже вслух, качаясь на стуле перед компьютером. – В них есть что-то магически притягательное, что-то немного языческое, колдовское. Это всегда привлекает читательский интерес. Ко всему прочему, сны – прекрасный инструмент для любого писателя. Похоже, только в жизни сны не имеют никакого смысла, ну или почти никакого. Во всяком случае, для искусства они – нечто гораздо большее, чем для живого человека. // Литература и кинематограф, пожалуй, даже сильно преувеличили роль сновидений. Но это оправданно, хотя и банально: с помощью снов можно выразить какую-то серьезную мысль, которую просто так ввернуть в текст было бы слишком топорно. // Например, если бы я писал роман о сталкерах, то у меня непременно были бы заготовлены какие-то наброски. Никто не знает, откуда они берутся, ни один писатель этого не расскажет. Они просто есть, и все, есть изначально. В этих черновиках обычно объясняется главная идея романа, неразборчивыми торопливыми закорючками схематично записан сюжет и парой строк отмечены какие-то основные черты характера главных героев – только самые важные. Он с помощью сталкинга пытается вырваться из рутины, для нее сталк – символ свободы и поиска себя; каждый из них иногда задумывается, а не прав ли случайно другой. Ну вот, у меня тоже есть эти наброски, и я понятия не имею, откуда они взялись. // Но совесть ни за что не позволила бы мне написать это в чистовике вот так напрямую – получилось бы слишком нарочито, грубо – как люберецкий ковер на стене или сервиз за стеклом. В таких ситуациях и пригождаются сны-метафоры, а еще притчи, сказки и видео, которые рассказывает, читает или смотрит герой».