Дэвид Гранн - Затерянный город Z. Повесть о гибельной одержимости Амазонией

После экспедиции 1910 года Фосетт, убежденный, что индейцы гуарайю таят в себе множество секретов, которые упустили из виду историки и этнографы, начал искать и другие племена, сколь бы устрашающей ни была их репутация. «Здесь есть проблемы, которые необходимо решить… вопиющие вопросы, за которые кто-то должен взяться, — пишет он, адресуясь к КГО. — Но решающую роль здесь играет опыт. Безрассудством было бы отправляться в неисследованные края, не обладая опытом, в наше время это самоубийственно». В 1911 году он выходит из состава демаркационной комиссии, чтобы заняться исследованиями в новой, бурно развивающейся области — антропологии. Однажды, невдалеке от реки Хит, Фосетт сидел вместе с Костином и другими членами своего отряда: они ели, когда их окружила группа индейцев и направила на них луки, натянув тетиву. «Без всяких колебаний, — пишет Костин, — Фосетт отбросил пояс с мачете, чтобы показать, что он безоружен, и двинулся к ним, подняв руки над головой. После недолгой паузы сомнения один из los barbaros [дикарей] опустил свой лук и пошел ему навстречу. Мы подружились с эчока!»

Со временем подобная тактика стала своего рода фирменным подходом Фосетта. «Когда бы он ни встречал дикарей, — вспоминал Костин, — он медленно брел к ним… подняв руки и раскинув их в воздухе». И его обычай путешествовать небольшими группами, без охраны вооруженных солдат, и его способы налаживания отношений с племенами, иные из которых никогда прежде не видели белого человека, поражали многих: они казались и героическими, и самоубийственными. «Я знаю по рассказам очевидцев, как он пересекал реку на глазах у целого племени враждебных дикарей, и одна лишь его храбрость побудила их прекратить стрелять и провести путешественников в свою деревню, — сообщал боливийский чиновник Королевскому географическому обществу о встрече Фосетта с гуарайю. — Должен заметить, что они и в самом деле весьма враждебны, потому что я и сам побывал среди них, а в 1893 году генерал Пандо потерял не только некоторых своих людей, но и своего племянника и инженера м-ра Мюллера, которые, устав от путешествия, решили пробраться через джунгли, пройдя от одной из рек до реки Модейди, и с тех пор мы ничего о них не слышали».

Умение Фосетта добиваться успеха там, где многие терпели поражение, породило легенду о его неуязвимости, — легенду, в которую, по мере ее распространения, он и сам начинал верить. Как иначе объяснить, удивлялся путешественник, тот эпизод, когда он «намеренно встал перед дикарями, с которыми жизненно необходимо было подружиться, и стрелы несколько минут летели тебе в голову, между ног, даже между руками и телом, — и все же тебя не тронули»? Нина тоже считала его неуязвимым. Однажды, после того как ее муж приблизился к враждебному индейскому племени, применяя свою обычную тактику, она сообщила КГО: «Его встреча с дикарями и то, как он с ними обращался, — одна из самых ярких сцен проявления отваги, о каких я только слышала в жизни. Я гордилась тем, как он себя вел. Сама я не испытываю страха за его безопасность, потому что уверена: в подобных случаях он всегда будет поступать так, как нужно».

Костин писал, что в пяти экспедициях, в которых они побывали вместе, Фосетт обязательно налаживал дружеские отношения со встречавшимися им племенами. Впрочем, было одно исключение. В 1914 году Фосетт отыскал в Боливии группу марикокси: другие местные индейцы предупреждали его, чтобы он держался с ними осторожнее. После его обычной церемонии предложения даров индейцы повели себя жестоко. Когда они уже готовы были на убийство, люди Фосетта стали умолять его разрешить им применить ружья. «Мы стрелять!» — кричал Костин.

Фосетт колебался. «Он не хотел этого делать, ведь раньше мы никогда не стреляли», — вспоминал Костин. Но в конце концов Фосетт уступил. Позже Фосетт говорил, что приказал своим людям стрелять только в землю или в воздух. Однако, по словам Костина, «мы видели, что по крайней мере один [индеец] был ранен в живот».

Если рассказ Костина верен, а у нас нет особых оснований подвергать его сомнению, тогда, выходит, один раз Фосетт все же нарушил собственное распоряжение. По-видимому, ему было настолько стыдно, что он подправил свои официальные доклады, предназначавшиеся для КГО, и до конца жизни скрывал правду.

Однажды, находясь в гостях у племени эчока в боливийской части Амазонии, Фосетт столкнулся с еще одним доказательством, которое, казалось, шло вразрез с общепринятым мнением о джунглях как о смертельной ловушке, где мелкие группки охотников и собирателей влачат безотрадное существование, то и дело бросая и убивая своих сородичей, лишь бы выжить. В свое время Фосетт сам способствовал укреплению этого образа, рассказывая о встречах с туземцами, происходивших во время его собственных нелегких путешествий, но теперь он с изумлением обнаружил, что, как и гуарайю, эчока добывают огромное количество пищи. Они часто использовали для выращивания зерновых амазонские влажные равнины, более плодородные, чем привычная европейцам terra firma, [58] Твердь земная (лат.). и придумывали изощреннейшие способы охоты и рыболовства. «Вопрос пропитания никогда не тревожил их, — отмечал Фосетт. — Проголодавшись, кто-нибудь из них отправлялся в лес и подманивал к себе дичь. Однажды я присоединился к эчока, чтобы посмотреть, как он это делает. Я не заметил никаких признаков дичи в кустарнике, но индеец знал, как поступать. Он вдруг издал несколько пронзительных криков и сделал мне знак не шевелиться. Спустя несколько минут через кусты в ярде от нас прошел небольшой олень, и индеец пустил в него стрелу. Я видел потом, как эчока подзывали к себе обезьян и птиц с деревьев с помощью таких же своеобразных криков». Костин, меткий стрелок, получавший призы на соревнованиях, также поражался, видя, как индейцы добиваются успеха там, где он, со своей винтовкой, снова и снова терпит неудачу.

Фосетта интриговало не только умение индейцев в изобилии обеспечивать себя продовольствием, что является признаком высокоразвитой цивилизации с высоким уровнем плотности населения. Хотя у эчока, казалось, не существовало никакой защиты против завезенных к ним европейских болезней вроде кори, — Фосетт считал, что это одна из причин того, почему их численность по-прежнему остается небольшой, — они широко применяли целебные травы и приемы нетрадиционной медицины для защиты от угроз, ежеминутно подстерегающих человека в джунглях. Они даже искусно умели извлекать червей, которые так мучили в свое время Мюррея. «Они [эчока] производят языком какой-то удивительный, свистящий звук, и личинка сейчас же высовывает свою головку из сделанного ею гнезда, — писал Фосетт. — Болячку быстро сдавливают, и непрошеный пришелец выскакивает». Он добавляет: «Своим червякам я причмокивал, свистел, издавал возмущенные звуки и даже играл на флейте: это не оказывало на них решительно никакого действия». Один западный врач, путешествовавший с Фосеттом, считал эти методы колдовством, однако Фосетт называл их чудом — наряду с умением выбирать разнообразные целебные растения. «В связи с распространенностью болезней и инфекций… нет ничего удивительного в том, что среди жителей этого района так популярны лекарственные растения, — замечал Фосетт. — Против каждого недомогания есть соответствующее естественное средство». И добавлял: «Конечно же профессиональные врачи не станут предлагать пациентам применять их. Однако индейские средства часто просто замечательны, это говорю я — человек, который вполне успешно испытал несколько таких снадобий на себе». Применяя целебные растения и туземные способы ведения охоты, Фосетт сумел лучше пользоваться тем, что дает здешняя природа. «В 99 случаях из 100 совершенно незачем голодать», — делал он вывод.