Федор Раззаков - Скандалы советской эпохи

Однако Тарасов, отстраненный от руководства сборной, не мог полностью смириться со своей отставкой и какое-то время продолжал вмешиваться в дела команды. Так, 21 марта 1972года, когда команду уже тренировали новые тренеры – Всеволод Бобров и Николай Пучков, – Тарасов позвонил комсоргу сборной Игорю Ромишевскому (он играл за ЦСКА) и предложил ему срочно собрать комсомольское собрание и принять решение об исключении из команды двух игроков: Александра Гусева (ЦСКА) и Валерия Васильева (столичное «Динамо»). Причем Тарасов потребовал от Ромишевского, чтобы тот записал фамилии тех игроков, которые могли выступить против этого предложения и назвать их потом ему. Короче, «заложить» своих же товарищей. Что же сделал Ромишевский? Он такое собрание провел, однако сам стал первым, кто заявил, что оба названных Тарасовым игрока должны остаться в составе сборной.

Итак, в Прагу советскую команду повезли другие тренеры: Бобров и Пучков. И опять не обошлось без скандала: в сборную не был вызван лучший ее игрок армеец Анатолий Фирсов. Он считался любимчиком Тарасова, поэтому новым тренерам оказался не нужен. Скандал получился грандиозный и с весьма неприятным душком. Дело было так.

В конце марта– начале апрелясборная СССР по хоккею совершала турне по Скандинавии в рамках подготовки к чемпионату мира. Наши хоккеисты сыграли в этом турне четыре матча (два с финнами, два со шведами) и во всех одержали победы. Перед отлетом на Родину советской сборной тамошние журналисты спросили Боброва о судьбе Анатолия Фирсова: мол, тот считается сильнейшим хоккеистом в мире, однако в сборной его почему-то нет (кроме Фирсова, в сборную не взяли еще одного ветерана – Виталия Давыдова). И Бобров внезапно поведал дотошным журналистам жуткую историю о том, что у Фирсова… рак желудка и начался последний отсчет его дней.

До сих пор непонятно, что же конкретно двигало Бобровым в те минуты: раздражение от журналистов, которые буквально достали его вопросами о Фирсове, или желание досадить самому хоккеисту. Однако финны поверили словам Боброва (а как иначе: лицо-то официальное – старший тренер сборной!) и срочно делегировали в Москву нескольких человек, чтобы поддержать смертельно больного Фирсова. Каково же было их удивление (и удивление самого хоккеиста), когда выяснилась правда. Говорят, финны еще долго рассуждали о загадочной русской душе, а Фирсов так же долго выходил из шока. Простить этого поступка Боброву он не мог и тогда же во всеуслышание заявил, что не возьмет в руки клюшку, пока Бобров публично не извинится. Тот же, видимо, этого только и ждал, поскольку видеть Фирсова в сборной не хотел. Хотя армейские начальники прославленного хоккеиста пытались уговорить его взять свое заявление обратно. По словам хоккеиста:

«Как-то меня вызвал генерал-полковник, выслушал мою историю и говорит: «Я сниму свои погоны, ты сними свои и выслушай меня как сын: против такого ветра (за Бобровым стояли руководители Спорткомитета, а за теми – руководители соответствующего отдела ЦК. – Ф. Р .) писать бесполезно». Я говорю – понял, но ничего поделать с собой не могу. С тренером, который меня похоронил, работать не буду…»

Место Фирсова в тройке с Викуловым и Харламовым занял столичный динамовец Александр Мальцев. И показал себя великолепно: в скандинавском турне эта тройка забросила 8 шайб, из них 6 (!) было на счету Мальцева. В первом же матче на чемпионате мира против сборной ФРГ ( 7 апреля) эта тройка оказалась самой результативной и забросила в ворота соперников 5 шайб (матч закончился в нашу пользу 11:0). Так что Бобров имел все основания считать, что в споре со скептиками, которые утверждали, что без Фирсова игра тройки поблекнет, он оказался прав. Однако чемпионат мира в Праге мы все равно проиграли: «золото» взяли чехословаки, а нам досталось «серебро». Как и было обещано нашим хоккеистам, прорабатывать их за эту неудачу никто не стал.

В марте 1972 годав столице грянул еще один театральный скандал – вокруг спектакля «Медная бабушка». Пьеса принадлежала перу Леонида Зорина и повествовала о коротком, но весьма драматичном периоде в жизни А. С. Пушкина. Действие происходило летом 1834 года, когда Пушкин, терзаясь безденежьем, пытался продать семейную реликвию – статуэтку императрицы Екатерины («медную бабушку»), полученную им вместо приданого от деда Наталии Гончаровой.

Пьесу взялся поставить во МХАТе Олег Ефремов. Главная проблема была в том, кто будет играть Пушкина. Ефремов пробовал нескольких актеров, но в итоге роль досталась Ролану Быкову. Он как никто лучше подошел к образу поэта. Не случайно после просмотра одного из отрывков спектакля с участием Быкова один из известных пушкиноведов заявил: «После пошлых и мелкотравчатых пьес об Александре Сергеевиче Пушкине наконец появилась „Медная бабушка“. День ее премьеры на сцене будет счастливым днем моей жизни».

То же самое сказал об актере и автор пьесы Леонид Зорин во время последнего прогона спектакля 7 марта 1972 года: «Я впервые увидел Ролана Быкова в гриме. Еще он не произнес ни звука, а я уже похолодел от предчувствия, от радостной, благодарной дрожи. В каком-то чаду я смотрел на сцену, испытывая предсмертный восторг…»

Однако так думали не все.

9 мартаво МХАТе состоялся просмотр спектакля перед его премьерой. В сопровождении двух сотрудников на него приехал один из заместителей министра культуры. Пьесу он смотрел с мрачным видом, по ходу дела не произнеся ни единого слова. Затем также молча проследовал в кабинет Олега Ефремова. С одной стороны за столом уселись высокие гости и корифеи театра – члены художественного совета – Тарасова, Степанова, Грибов, Станицын, Массальский, Петкер. С другой близ Ефремова и Козакова расположились пушкинисты – Цявловская, Фейнберг, Эйдельман, Непомнящий. Им первым и предоставили слово. Они выступили солидарно, объявив, что спектакль великолепен, игра Быкова восхитительна. Последнее чрезвычайно задело некоторых из корифеев. Например, Алла Тарасова сказала, что Быков в этой роли неприятен – низкоросл и неказист. На что Непомнящий возразил: «А я нахожу исполнение Быкова абсолютно конгениальным в пьесе». Как пишет Л. Зорин:

«Похоже, что слово „конгениально“ сильно задело народных артистов. Во всяком случае, оно вызвало болезненно острую реакцию. Если до сей поры старейшины старались не слишком касаться пьесы, то тут они явно вознегодовали. Тарасова несколько раз повторила: „Конгениально, конгениально…“ Грибов выразительно крякнул, Петкер воздел к потолку свои длани, Степанова холодно усмехнулась, Станицын шумно потребовал слова.