Жюстин - Этим утром я решила перестать есть

Чтобы стряхнуть с себя этот кошмар, я пытаюсь шуметь, громко выкрикиваю: «Эй! Жюстин, вставай! Давай!» Как страшно быть одной. Должно быть, у меня гипогликемия. У меня уже были головокружения и дурнота, но не до такой степени. Происходит что-то необычное. Я плыву, я планирую до кухни и ищу кусочек сахара, приговаривая: «Это пройдет, это пройдет». Ничего не проходит. Я продолжаю плыть, это невыносимо — быть бестелесным существом. Сахар не помогает. Я ничего не ела в полдень, я лежу весь день.

— Мама, мне сегодня было плохо, совсем не было сил, мне казалось, что я летаю.

— Но ты же сама знаешь, отчего это: ты мало пьешь.

— Но я пила.

Она мне не верит. Я не сказала: «Мама, мне казалось, что я умираю…» Просто: «Совсем не было сил», но я очень испугалась. Если бы я была в здравом рассудке, я добавила бы: «Отвези меня в больницу, мне очень плохо, моя страшная слабость длится часами». Но я не хочу в больницу, где меня заставят толстеть. И, сама того не понимая, я подвергаю себя риску остановки сердца или какого-нибудь другого необратимого осложнения.

И потом, если я начну умирать, я поем перед этим и не умру.

Я плохо помню визит к врачу в конце июня 2005 года. Мама взяла выходной для того, чтобы пойти со мной. Папе я не разрешаю ходить с нами. Я не хочу чтобы он присутствовал в кабинете профессора. Мама и так будет уничтожать меня перед врачом. Я уже слышу ее жалобы: «Она ничего не ест, она совсем не старается, она не выходит на улицу, она все время спит, она агрессивна, она не хочет того, она отказывается от этого…».

Я знаю, что у меня есть большие упущения, но я уверена в том, что прогрессирую. А отчет о моем поведении мне кажется нарушением моей личной жизни, я чувствую, что семья снова предает меня!

Как на каждом приеме я дрожу, пот стекает с меня крупными каплями, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы развернуться и уйти. Если бы я нашла способ избежать всего этого… Если бы у меня нашлась смелость убежать. Но куда? Я слишком боюсь покидать родной дом, кровать, комнату, вещи и привычки. Я слишком боюсь неизвестного. Я попалась в невидимую ловушку боли и страдания. Просто скрыться? Отказаться выйти из машины?

Я знаю, чем это закончится: мама заставит меня подчиниться, и я пойду выслушивать вопросы профессора, на которые буду отвечать кивками головы. «Да», «нет» — я теперь говорю только это.

— Все хорошо, Жюстин?

— Да.

— Что-нибудь новенькое произошло со времени последней нашей встречи?

— Нет.

— Что с твоим весом, можно узнать?

— Э-э… Да.

…

— Я слушаю тебя.

Ответа нет. Он ждет секунду, потом продолжает.

— Хорошо, я вижу, дело идет небыстро, и, несмотря на все твои надежды и обещания, ты продолжаешь худеть. Я говорил о твоем случае с моей ассистенткой, и на сегодня мы видим ТОЛЬКО один выход из ситуации.

Он умолкает, закрывает глаза, словно погрузившись в глубокое раздумье, приоткрывает их и облизывает губы. Я уже знаю его мимику при сообщении важной новости.

— Если ты согласна, мы поставим тебе назально-желудочный зонд…

Я так и знала! Вот он приговор, которого я ждала и боялась. Я в ужасе, но мне стало легче. Легче, потому что нет речи о насильственной госпитализации, и в ужасе от мысли, что стану жертвой варварской системы лечения. Родители ждут этого решения давно, я знаю. Если я соглашусь, я доставлю им радость, точнее, успокою их. Но я предпочитаю верить в себя и в болезнь. Я больна, значит, моей вины тут нет. Но я могу контролировать болезнь и победить ее сама.

Я могу весить сорок килограммов и отлично себя чувствовать. Я часто об этом думаю. И, в любом случае, я уверена, что нравлюсь себе больше с весом сорок килограммов, чем с весом шестьдесят.

Я заговорила вслух или профессор прочел мои мысли?

— Если ничего не изменить, через два месяца тебя уже не будет с нами!

Все хотят, чтобы я согласилась.

— Я постараюсь. Я вам обещаю, я вам клянусь, я буду есть за столом. Я сегодня уже съела десерт с кремом в полдень…

Нехорошо клясться, если не держишь слово.

Я съела десерт с кремом вместо натурального йогурта. Профессор не дурак.

— Ты думаешь, что десерт с кремом спасет тебя от смерти?

А зонд спасет? Я до сих пор не могу проникнуться сознанием смертельной опасности. Я могу есть сама, если захочу, мне не нужна питательная трубка!

Мама заговаривает:

— Жюстин, надо согласиться.

Я ненавижу себя за то, что так позорно сдаюсь, подчиняясь родителям. Но к чему размышлять?

Они не оставляют мне выбора. Мама плачет, сидя рядом со мной, от этого я тоже заливаюсь слезами, а профессор и его ассистентка, в прошлом страдавшая анорексией, продолжают говорить о пользе зонда. Я их даже не слушаю, больше занятая носовыми платками, чем этой проклятой трубкой.

— В любом случае, выбора у меня нет. Хорошо, давайте попробуем.

На обратном пути в машине мама целует меня, обнимает (обычно она никогда этого не делает) и поздравляет, снова со слезами.

— У нас все получится, дочка. Зонд принесет благо всем.

Я бешусь. Мама предает меня. Она подписывает мой смертный приговор. Она не поняла, что питательный зонд — это привнесение дополнительных калорий, то есть отмена нормальной еды. Но я молчу, все, что я говорю, используется против меня.

Мои родители устраивают себе аперитив для того, чтобы отпраздновать «радостную новость». Для них это победа. Для меня — унизительная пытка. Родители чувствуют свою вину. Они с раскаянием вспоминают о «жирной корове», о «неповоротливой тетке»…

Зонд появляется дома при закрытых дверях. А на что ты надеялась, Жюстин? На торжественную встречу? На фотографов? На ободрения? Я сожалела об отсутствии семейного клана, не сомневаясь в том, что родители сознательно держали родственников на некотором расстоянии. Они не хотели ничьей помощи. Я ни на секунду не подумала о том, что постороннее присутствие им тягостно.

27 июня 2005 года пресловутый зонд входит в мою жизнь.

Какая пытка! Надо наклониться вперед. Сглотнуть. Тебе открывают гортань. Медсестра берет трубку, похожую на спагетти, которую нужно вдохнуть носом, изо всех сил наклоняясь вперед. Затем можно снова поднять голову, трубка обжигает весь пищевод, спускаясь вниз до середины желудка. При помощи капельницы медсестра накачивает воздух в макаронину, торчащую из моего носа. Если там булькает, значит, зонд установлен правильно.

Булькает. Мне трудно дышать, я не могу повернуть голову, у меня болит горло, я боюсь, что отвратительная штука, вылезающая у меня из носа, оторвется. Я так нервничаю, что медсестра вынуждена начинать процедуру снова и снова. Это ад. Я должна оставаться с этой дрянью в носу какое-то неопределенное время. Пока весы не покажут нужной отметки.