Виктор Точинов - Дорога к Мертвой горе – 2, или По следам группы Дятлова

Я не знаю, насколько этой истории можно доверять. Вариантов ровно два: или Юдин сошел с маршрута из-за давней болезни, или же по другой причине, но сослался на болезнь. Характерно, что он в обоих случаях рассказывал бы потом одно и то же: примерно то, что излагал в долгих беседах Архипову.

Ничего другого он сказать не мог. Ведь, как ни крути, своих товарищей он подставил. Группа и без того была сильно перегружена: снаряжение и припасы для 12–13 человек тащили на себе десятеро, а уход Юдина сделал рюкзаки еще тяжелее. Даже Зина Колмогорова написала в дневнике «рюкзак тяжеленький», а уж она-то никак не склонна была жаловаться и проявлять слабость.

«Я с ней был летом в 3-ке по Саянам — как турист «железный человек», — так Зину характеризует Юрий Блинов. Ему вторит Владимир Аскинадзи: «Она троих мужиков убьёт и не крякнет! Очень физически сильная была девушка, очень».

К горам — к самому трудному участку маршрута — перегруженная группа добралась уже изрядно вымотанной. И не смогла с двух попыток преодолеть перевал. С двух! Даже оставив часть груза в лабазе — не смогла. И что случилось дальше, всем известно…

Никто и никогда Юдина в дятловской трагедии не обвинял. Никто, кроме единственного человека: его самого. И Юрий весь остаток жизни пытался оправдаться…

«А что, если с ним приключилось в пути нечто вроде того, что сейчас происходит со мной?» — размышлял я, добивая вторую банку.

Стоп. А что со мной, собственно, происходит? Да вроде ничего… Животворящее ивдельское пиво напрочь вымело из головы иррациональное чувство: дальше ехать ни в коем случае нельзя.

В кармане запиликал телефон.

— Виктор Палыч? — произнес Юра непробиваемо-спокойным голосом. — Отдышался? Едем дальше? Мы на том же месте.

— Сейчас подойду, — сказал я и пошагал к «крузаку».

Наверное, чтобы по-настоящему разобраться в дятловской трагедии, надо мыслить, как дятловцы. А с этим у меня проблема. Голова по-другому устроена. Могу понять, когда люди идут в горы, в пустыню, в тайгу или тундру за чем-то. Когда странствуют в поисках золота или пушнины, когда отыскивают новые земли или месторождения, когда спасаются от врагов или преследуют их… А просто процесса ради тащиться из точки А в точку Б, не имея никакой иной конкретной цели, — вернее, превращая средство в цель… Нет, никогда не понять мне туристов-походников.

Итак, Ивдель. Город, чье название заставляет чаще биться сердце каждого дятловеда.

Более-менее подробно нам удалось познакомиться с двумя городками Северного Урала: это Нягань и Ивдель. Контраст между ними разительный. И не в пользу Ивделя.

Нягань выглядит современно и ухоженно, а про Ивдель можно смело сказать: здесь каждый камень Дятлова помнит. Вернее, каждый обветшавший деревянный дом, каждый покосившийся забор, каждый трухлявый сарай… По сути, деревня, застрявшая в прошлом веке (и даже не в последних его десятилетиях), причем не в переносном смысле деревня: большая часть городской застройки — частный сектор с огородами, колодцами и прочими атрибутами сельской жизни. Достаточно сказать, что на пути к железнодорожному вокзалу Ивделя пришлось тормозить и аккуратно объезжать рыжую корову, неторопливо бредущую по проезжей части. Такой вот как бы город…

Илл. 4. Славный город Ивдель. Монумент, посвященный награждению города почетной грамотой Верховного Совета РСФСР. Потеки ржавчины, покривившаяся стела с городским гербом, на заднем плане — норовящий рухнуть столб с оборванными проводами. И весь Ивдель такой…

Задерживаться в депрессивном городке мы не стали. И вскоре пересекли границу Ханты-Мансийского автономного округа. Поначалу ничего не изменилось: та же тайга без конца и без края выстроилась вдоль обочин дороги. Но в Нягани мы словно вернулись из советского прошлого в настоящее: здания современной постройки, никаких покосившихся халуп и падающих заборов, по современным улицам ездят современные машины… Ларчик открывается просто: Нягань — город нефтяников, а в Ивделе по-прежнему главная отрасль — лесоразработка, как во времена Дятлова и Ивдельлага.

Однако надо заметить, что комфортно зажили нефтяники на северах относительно недавно. В прежние времена их заманивали сюда высокими зарплатами и северными коэффициентами, а инфраструктура и условия быта в «нефтяных» городках были такими же дерьмовыми, как и везде. Знаю о том не понаслышке: лет тридцать назад работал на строительстве в Усинске, центре нефтегазоносного района. Дыра дырой был тот город, если честно. В центре, окружая горком, исполком, главпочтампт и центральную контору Усинского НГДУ, высился микрорайон довольно высотных (насколько на вечной мерзлоте возможно) и относительно благоустроенных зданий. Зато вокруг в живописном беспорядке были раскиданы пригороды, где обитала большая часть населения города, — вполне заслуживающие называться трущобами: россыпи балков, и убогих домишек, сколоченных из фанеры и утепленных стекловатой, и строительных вагончиков, снятых с колес, и еще каких-то халуп, вообще непонятно из чего сооруженных, снаружи их стены покрывал рубероид… Всё это вместе взятое именовалось всесоюзной комсомольско-молодежной стройкой городом Усинском.

Впрочем, как там сейчас, не знаю, в новые времена побывать не довелось.

Илл. 5. Граница Ханты-Мансийского автономного округа. На вид при ее пересечении ничего не изменяется, но стоит добраться до населенных пунктов — разница с Ивдельским районом хорошо заметна.

Ханты и манси, в честь которых назван автономный округ, — родичи финнов. Хотя, казалось бы, мало общего между жителями Финляндии вполне европейского облика и малорослыми уральскими аборигенами-монголоидами. Однако родственники. Родственные связи между народами определяются не по фенотипу, а по языку, языки же хантов, манси и финнов имеют общее происхождение.

В связи с чем наиболее отмороженные финские националисты считают, что границы «Великой Финляндии» должны простираться аж до Урала, захватывая ХМАО (нефть и газ всем нужны). Националисты более умеренные согласны довольствоваться Карелией, Кольским полуостровом, Прионежьем и Приладожьем. И если кто-то считает, что великодержавные финские мечты остались в 40-х годах двадцатого века, когда мечтатели крепко получили по рогам, — то это не совсем так. Например, в Санкт-Петербурге с начала 90-х пышным цветом расцвели всевозможные финские землячества, финские детские сады и гимназии, финские благотворительные организации, — причем к финской нации их организаторы и руководители гуртом причисляют вепсов, карел, ижорцев, прочие малые аборигенные народы Ленобласти, — и великофинскую пропаганду ведут среди них весьма активно. Впрочем, и к дятловской истории, и к нашей экспедиции всё это имеет мало отношения.