Николай Ямской - Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию...

Ответная реакция командарма В. Кузнецова оказалась вполне «жуковской». В своем боевом распоряжении от 21.04.45 командарм среагировал так: «Вы плохо выполняете не только мои приказы, но и тов. Жукова. Прикажите командирам бригад возглавить на головных танках свои бригады и повести их в атаку на Берлин, иначе ни чести, ни славы своего корпуса Вы не завоюете.

О «панцерфаустах» будете потом рассказывать детям. Кузнецов» [40].

О том, что потом рассказывали «дяди детям», мы еще узнаем.

А пока задержимся на секундочку и проникнемся ощущением совершеннейшего абсурда: опытный, толковый военачальник, за спиной которого и богатейший четырехлетний опыт войны, и постижение высшей научной мысли в Академии им. М. В. Фрунзе, сбивается на то, что вряд ли позволял себе в те времена, когда еще в царской армии служил прапорщиком. Ведь даже Полевой устав 1916 г . строго предписывал: командир не должен находиться впереди своего атакующего подразделения. Про академию и говорить нечего: вот где требовали перво-наперво крепко усвоить, что дело командира – управлять боем, а не «махать шашкой верхом на головном танке».

Трудно подсчитать, сколько сил и слов потратила наша официальная историография, чтобы доказать, что только так, по-сталински, мы и могли победить в той войне. Поджигая фашистскую бронетехнику, а заодно и самих себя бутылками с зажигательной смесью. Бросаясь под гусеницы немецких «тигров» со связкой гранат. Вступая в воздушные и танковые тараны. Вызывая огонь на себя и закрывая собственным телом гитлеровские огневые точки. Конечно, в определенных случаях, особенно в трудные первые годы войны, когда не хватало ни боеприпасов, ни техники, ни толковых командиров, частенько только такая смертельная жертвенность бойца могла спасти ситуацию. Но в переломном 1944-м или победном 1945-м, когда у нас хватало и снарядов, и артиллерии, и опытных офицеров, зачем надо было пропагандировать самоубийство как некое стахановское движение? Ведь для подавления дзота хватит нескольких снарядов. Для защиты танков от неизбежного уничтожения достаточно командирского умения своевременно внести изменения в тактику и организацию боя. Однако для сталинских методов войны такие «тонкости» были не характерны. Массовый героизм рядового и офицерского состава не столько умело использовали, сколько нещадно эксплуатировали. А мысль, что у патриота должны быть какие-то иные возможности для подавления огневой точки, кроме как упасть на амбразуру, так и не овладела высшими армейскими умами по существу до сих пор.

В действиях же маршала Жукова девиз «любой ценой» воплощался с особой беспощадностью. Иллюстрация тому – эпизод из уже послевоенной истории. 12 августа 1945 г . по приглашению Жукова в Москву прибыл командующий союзными силами в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр. В беседе с маршалом он поинтересовался, как Красная Армия преодолевала минные поля. Георгий Константинович охотно объяснил: сначала на минное поле бросали пехоту, которая своими телами подрывала противопехотные мины, затем в образовавшиеся проходы пускали саперов, которые обезвреживали противотанковые мины и расчищали путь танкам. «Я живо вообразил себе, – вспоминал Эйзенхауэр, – что случилось бы, если бы какой-нибудь американский или британский командир придерживался подобной практики… »

А у нас – ничего, вполне привычно придерживались!

Вот потому-то полвека и писалась история Великой Отечественной войны совершенно в духе поэмы А. Твардовского «Василий Теркин»: города сдавали солдаты, брали их генералы, а Великую Победу вдохновил, организовал и преподнес Отечеству лично товарищ Сталин. Как он на самом деле к ней готовился и приближал – ни гу-гу. Так же как и о страшных потерях среди многочисленной армии вырванных из мирной жизни людей в офицерских погонах и их солдат, объединенных одним общим для всех званием – «чернорабочие войны».

А ведь именно они – в меру отпущенного каждому судьбой, часто вопреки тяжелейшим обстоятельствам и пустым, бестолковым приказам с самого верха – продолжали честно и мужественно исполнять свой солдатский долг.

И в конце концов вытащили на себе судьбу берлинского сражения. Да и всей войны…

Правда, и цену за то заплатили немалую.

Настолько немалую, что власти без малого четыре десятилетия морочили современникам голову взятыми с потолка, но весьма им удобными, более или менее пристойно выглядевшими цифрами в духе пресловутых сталинских «семи миллионов». Подлинную статистику при этом все эти годы надежно держали за семью архивными печатями как страшную гостайну.

Тайна действительно была не для слабонервных. Это стало ясно, когда в 1993 г . вышел сборник «Гриф секретности снят. Потери вооруженных сил в войнах, боевых действиях и военных конфликтах». Генштаб, правда, почти тут же скорректировал их в сторону серьезного (в 1,4 раза) увеличения. И это, судя по всему, не в последний раз. Но процитируем хотя бы уже опубликованное для всеобщего пользования. И только по Берлинской операции.

Итак, общие потери 1-го Белорусского фронта с середины апреля по начало мая 1945 г . составили 179 450 человек убитыми и ранеными.

По сравнению с другими фронтами – участниками операции – суточные потери у Жукова оказались в 1,6 раза больше, чем у Конева, и в 3 раза – чем у Рокоссовского [41].

И это, напомним еще раз, при общем имеющемся у маршала превосходстве над противником в силах в 3—4 раза.

В «плюсах» осталась лишь «экономия боеприпасов». Однако точности ради вычтем из этой «экономии» хотя бы потери в танках. Одна только 1-я гвардейская ТА из имеющихся (по состоянию на 16.04.45) 709 танков и самоходных установок потеряла на подступах к Берлину и в самом городе 232 бронеединицы.

То есть почти треть.

И все это ради «экономии времени», которое на самом деле было так же щедро растрачено, как техника и людские ресурсы.

Не нами, а профессионалами военного дела установлено, что уровень полководческого мастерства командующих характеризуется соотношением боевых успехов к числу потерь.

Так что приведенные здесь цифры в особом комментарии не нуждаются.

Они достаточно красноречивы сами по себе. Ибо убедительно показывают, на каком оперативном уровне заканчивали мы войну. А более всего, сколь дешева была чужая человеческая жизнь для высшего политического и военного руководства страны…

Никто не имеет большего права спрашивать за напрасно погубленные жизни, чем тот, кто сам – как никто иной – этой жизнью рисковал.

Комбата С. Неустроева вопрос о наших невероятно великих потерях волновал всю жизнь.