Николай Ямской - Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию...

– Не горячись, Миша! Мы тебя обязательно включим! Данной «четверкой» отбор, конечно, не ограничился. Выделили еще семь человек.

Дальше начали снаряжать. Чем? Ну, во-первых, нужно было снабдить ребят картами. К тому времени в бригаде прекрасные карты имелись: 25-тысячного масштаба, нанесены все здания берлинского центра. Ленинградские картографы молодцы: хорошо поработали.

Начштаба с этими документами, когда дело до раздачи дошло, тут же в адрес Минина сколамбурил:

– Ну, Михаил! Вот тебе и карты в руки!

Вручил карты. Лично от себя снял и передал трофейный бинокль. Здесь и остальные ребята из артдивизиона подключились к процессу экипировки. Кто уходящим на задание штык-нож уступал, кто со своего плеча кожаную куртку на товарища накидывал. Одежда ведь в бою тоже не последнюю роль играла: хоть и не по форме, но главное, чтоб удобно было и при движении не стесняла…» [58].

Перед отправкой на сборный пункт бригады капитан В. Абрамов еще раз проверил снаряжение участников группы. И в принципе остался доволен. Каждый имел при себе автомат ППД с запасными дисками, несколько гранат, кортик или нож, пистолет… С обмундированием вроде бы тоже утряслось. Трофейные куртки из непромокаемой ткани, как влитые, на ребятах сидели. Жаль, только погоны приторочить не успели…

Прибывших в штаб бригады добровольцев проинспектировал сам командир соединения полковник А. Писарев. Задание он сформулировал предельно конкретно: «Командование и политотдел 79-го корпуса, – сказал он, – доверили нашим воинам участвовать в водружении Знамени Победы. Ставлю вам в этой священной войне последнюю, но самую ответственную задачу – первыми водрузить его над Рейхстагом» [59].

После этих слов полковник подошел к Г. Загитову, который на время следования до командного пункта корпуса исполнял обязанности старшего группы, и вручил ему от имени командования и политотдела бригады сверток красного полотна без древка.

Пояснив, что так – свертком за пазухой – с ним будет удобнее во время боя, присутствующий на встрече начштаба бригады подполковник А. Бумагин приказал Г. Загитову связь держать в основном через штаб 79-го корпуса. Но ежедневно, хоть раз в сутки, докладывать ему лично – по телефону или рации – о действиях добровольцев бригады.

Дорога на корпусное КП показалась не очень близкой. А все из-за того, что моросил противный мелкий дождь. Ехать в открытой машине было зябко. Да к тому же несколько раз пришлось менять маршрут в поисках объезда: дорога то и дело упиралась в завалы, образовавшиеся в результате массированных бомбежек и артобстрелов.

Тем не менее, разведчики из 136-й артбригады на место сбора прибыли одними из первых. Поэтому до подхода основной массы добровольцев им отвели комнату, предложив – раз уж появилась такая счастливая возможность – отдохнуть.

Однако ни понятное волнение, которое владело каждым перед выходом на столь ответственное задание, ни сами мрачные помещения тюрьмы Моабит, где на время расположился штаб корпуса, как-то расслаблению не способствовали.

Поэтому часть бойцов – насколько позволяло время – разбрелась для осмотра этого зловеще известного фашистского застенка.

Из воспоминаний Михаила Минина: «Страшное зрелище предстало перед нашими глазами: одни только виселицы занимали длинный ряд, в комнатах со звуконепроницаемыми стенами и дверями в определенной последовательности были расположены самые разнообразные орудия пыток. В просторном помещении стояла гильотина, рядом с которой хранились стеклянные склянки с притертыми пробками для сбора и транспортировки крови казненных.

В некоторых одиночных камерах мы увидели складированное обмундирование немецких офицеров, казненных за участие в заговоре против Гитлера. Одна из камер до самого потолка была завалена только офицерскими фуражками, другая – мундирами, третья – сапогами и т. д. Не одна сотня, а быть может и тысяча немецких офицеров невольно оказалась «донорами» и сложила свои головы на гильотине…» [60].

Как ни ждали бойцы команды на построение, но гулко разнесшееся по коридорам объявление быть готовыми собраться на первом этаже в 20.00 по местному времени прозвучало как-то «вдруг».

Однако до назначенного времени еще оставалось с полчаса. И чтобы несколько скоротать муторно тянущиеся минуты, Г. Загитов, А. Лисименко, А. Бобров и М. Минин расположились в одной из многочисленных комнат, обставленной добротной мягкой мебелью.

На улице, по ту сторону мощных тюремных стен, глухо бухала канонада. От многочисленных разрывов тяжелых снарядов и мин ходуном ходили толстенные бетонные полы и стены.

Однако никто из «четверки» на эту грозную музыку войны не обращал никакого внимания.

И не только потому, что уже очень давно грохот и стрельба стали для них нормальным бытием, а тишина – только настораживала да откликалась звоном в ушах. Просто каждый вдруг задумался о своем. Правда, как очень быстро выяснилось, примерно об одном и том же. О покинутом давным-давно доме (где он теперь, этот дом?). Об оставленных за его порогом родных и близких, доведется ли их еще увидеть, обнять? О пройденных на войне дорогах – сколько было на них обретений! И сколько потерь…

Но вот, похоже, настал их час. Потому что впереди – самый главный, самый нелегкий в их солдатской жизни бой, до которого каждый мечтал дожить.

Так что они пойдут… И будут драться. И будут, если уж выпал такой жребий, умирать. Кто в свои неполные двадцать. Кто в свои полновесные двадцать пять. За несколько дней, часов и даже минут до Победы.

Ибо другого пути нет. И кому-то обязательно придется погибнуть, чтобы те, кому больше повезет, все же дошли…

Почти одновременно вынырнув из тоскливо затянувшейся паузы, ребята переглянулись. У всех были серьезные, сосредоточенные лица. До построения оставались считанные минуты. Словно спохватившись, Михаил Минин вытащил из кармана сложенную пополам школьную тетрадку – «радость вычислителя», как ее прозвали дивизионные острословы, – и вырвал из нее сдвоенный листок.

– Слушай-ка, дай и мне! – не сговариваясь, все остальные тоже потянулись за листочками.

Дружно зашуршали грифели по бумаге. Писали самым родным, самым близким. Тексты у всех были примерно схожи: ухожу мол, добровольно на штурм Рейхстага; поступил так, как велела совесть; если суждено погибнуть, долго не горюйте: миллионы других отдали жизнь за Родину…

Закончив писать, каждый положил свою записку в правый карман гимнастерки – туда, где всегда хранился последний патрон.

Между собой условились: кому доведется остаться живым – тот и перешлет записки родственникам погибших…