Елизавета Бута - Душегуб. История серийного убийцы Михасевича

На следующий день следователь Николай Игнатович прибыл в Витебск. Низкие, припорошенные снегом домики утопали в вечном зимнем сумраке, который обычно опутывает город где-то в ноябре и ослабляет хватку только к апрелю. Этот город Игнатович любил еще с первых дней своей работы в должности адвоката. Деревня Бешенковичи располагалась всего в пятидесяти километрах от Витебска, поэтому именно сюда приходилось ездить отчитываться перед начальством, подавать заявления о пересмотре дел и жалобы от местных жителей. Город не так сильно пострадал от войны, тут еще сохранились старинные и ветхие домики. В них располагались коммунальные квартиры, поэтому местные жители терпеть не могли эти дома из-за отсутствия мусоропровода, лифта и перебоев с горячей водой, но вот вид города эти небольшие особняки украшали, превращая Витебск в совершенно особенное место.

Облисполком Витебска располагался в большом старинном здании в центре города. Следователь бывал здесь очень много раз еще в бытность работы адвокатом, да и потом не раз приезжал сюда по самым разным делам, поэтому прекрасно знал, где тут и что расположено. Даже уборщицу, которая ему встретилась на пути к начальнику УВД области, он узнал. Единственное, что здесь более или менее часто менялось, так это таблички с именами на кабинетах. Имя нынешнего начальника УВД Игнатовичу было хорошо знакомо, им оказался Мечислав Гриб, который несколько лет был начальником Управления охраны общественного порядка МВД БССР. Судя по слухам, сюда его сослали как раз из-за дела о пропадающих девушках.

– Следователь по особо важным делам Игнатович прибыл для организации помощи в деле о пропавших без вести женщинах в окрестностях Витебска, – с порога начал рапортовать он.

Мечислав Гриб принял Игнатовича хорошо. Обычно, когда приезжаешь куда-то «для помощи в расследовании», тебя воспринимают в штыки, но Гриб сам был новым человеком, он знал о деле не больше Игнатовича и ничью честь мундира не защищал, по крайней мере пока.

– Мне важно разобраться с этим делом, Николай, – сказал Мечислав Гриб, когда Игнатович уже собирался уходить. – Если вам понадобятся какие-то ресурсы, обращайтесь.

Следователь кивнул. В его ведении теперь была большая оперативно-разыскная группа, которую можно было занять работой по делу. Это грозило месяцами кропотливой работы с архивом, возобновлением давно закрытых дел, по которым уже были вынесены приговоры, но Мечислав Гриб ясно дал понять, что не боится гнева начальства. Ему важно было раскрыть это дело, и единственным человеком, который не сгибался в поклоне при упоминании фамилии «советского Мегрэ» Жавнеровича, был этот мрачный следователь с сомнительной репутацией. Впервые в жизни Николая Игнатовича слышали и слушали, и сейчас он чувствовал, что в его власти сделать действительно что-то важное. Впервые на него обратили внимание.

1947–1958 гг. Деревня Ист. Витебская область

Геннадий Михасевич родился 7 апреля 1947 года в обычной семье сотрудников совхоза деревни Ист Миорского района. Они были среднестатистической семьей, которая жила не лучше и не хуже остальных. По крайней мере, так все считали. Отец и мать Геннадия трудились в совхозе, а это значило, что на работу им приходилось вставать еще до рассвета, а заканчивался их рабочий день уже к обеду. Вечером отец уходил куда-то, чтобы вернуться в изрядном подпитии, а мать, тихая и безответная женщина, в это время занималась детьми.

Гена был младшим из пятерых детей и с юных лет усвоил, что чем меньше он выделяется, тем лучше для него. Братья и сестры никогда не замечали младшего и не брали в свои игры. Разница в возрасте не позволяла, да и неинтересно было. Мать всегда добросовестно исполняла все свои обязанности, но казалось, что к пятому ребенку ей стало безразлично воспитание детей. С этим намного лучше справлялись государственные организации. Отца же в семье все боялись, так как перепады его настроения сложно было спрогнозировать. Когда мужчина был пьян, все в доме прятались по углам. Детей он бил, только если они попадались под горячую руку, а вот мать семейства получала каждый раз. Казалось, мужчина винит ее во всех проблемах в жизни.

Модест Михасевич не служил во времена войны, так как не подошел ни по возрасту, ни по здоровью. В целом же семье Михасевичей повезло так, как не повезло большинству семей в БССР. Все они выжили во времена войны, оккупации, голода, сожжения изб с евреями и других ужасов войны. Они благополучно пережили голодные послевоенные годы, а в 1947 году у них даже появилось прибавление в семействе. Казалось, жизнь сложилась и… закончилась.

В годы войны все поголовно курили табак и выпивали «фронтовые сто грамм», независимо от того, на фронте они или нет. Этот минимум помогал справиться с перманентным страхом за свою жизнь. Модест Михасевич так и не смог избавиться от этих привычек. Водка стала спасать его не только от бомбардировок и голода, она стала помогать ему справляться с семейными проблемами, неудачами на работе да и просто с жизнью. Старшие братья и сестры Гены еще помнили отца, который мог выйти с ними во двор и поиграть, дать пару советов и даже разрешить поводить трактор (такое, правда, случалось нечасто). Гена запомнил уже другого отца.

Старший Михасевич превращался в настоящего зверя, стоило ему выпить хотя бы стопку водки. Его глаза наливались кровью, он буквально искал человека, на которого можно будет излить всю ненависть к миру. И, надо признать, он всегда находил. Часто он изливал свой гнев на собутыльников, из-за чего его пару раз даже пытались уволить, но в послевоенные годы мужчины были на вес золота, а уж человек, разбирающийся в технике, ценился втройне. Чаще, впрочем, он приходил домой и изливал свой гнев на жену. Достаточно было укоризненного взгляда, неловкого жеста или случайной фразы, чтобы мужчина начал орать на нее и раздавать затрещины. Наутро женщине приходилось искать способ скрыть синяки и ссадины с помощью косынки или кофты с длинными рукавами. Дети обычно старались убежать из дома в такие моменты, но несколько раз Гена не успевал выбежать во двор до прихода отца и прятался под столом или на печи. Пьяный Модест не смотрел по сторонам, его интересовала жена. Завидев ее, он резко хватал ее за шею, говорил что-то, а затем насиловал.

Эти сцены, увиденные в возрасте лет двух-трех, навсегда остались в его памяти. Они что-то переменили в нем. Мальчик был привязан к матери, испытывал острое желание защитить ее каждый раз, когда на нее нападал отец, но вместе с тем стал испытывать к ней некоторую брезгливость. Она стала ассоциироваться с чем-то грязным и недостойным. Этому чувству способствовал и отец, который весьма специфически относился к женщинам.