Борис Кожевников - Короткие истории юриста-международника

Я высказал свои сомнения, поскольку, по моим воспоминаниям, применительно к нашей ситуации бриллиант не улетел так высоко и далеко, чтобы долететь до окна и складок занавесок у потолка. Тем не менее, мы тут же перетрясли все занавески в переговорной комнате (тяжелых складчатых штор там не было), затем нежно руками прощупали практически каждый сантиметр этих занавесок, но ничего не обнаружили, хотя все вздрагивали и с надеждой смотрели на того, кто замирал, нащупав узелок в шторе. Потом головы и плечи опускались, и прощупывание штор продолжалось. Бесполезно!

Положение получалось дурацкое. С одной стороны, мы обшарили и проверили буквально каждый сантиметр комнаты, убедившись, что бриллианта в ней нет, а с другой стороны, это означало, что кто-то из нас двоих эту самую драгоценность, грубо говоря, попер. Я подумал о том, что знаю Колю Уткина не так долго, где-то с год, и не так близко — пару раз выпивали на приемах, но семьями не общались. Мог ли он свистнуть бриллиант? Да вполне! По задумчивому выражению лица Коли понял, что такие же мысли пришли и ему в голову. Однако, вспомнив, что подумав на невинного — уже согрешишь, я отогнал от себя эти нехорошие мысли в сторону, но затем еще больше расстроился, поскольку не находил ответа на вопрос — куда делся бриллиант.

Усевшись на полу, я заявил Гусеву, что дальнейшие поиски бесполезны. Уткин присоединился ко мне и одновременно предложил использовать в качестве судна вазочку с комода, поскольку мóчи терпеть уже нет. При этом заявил, что декоративную композицию торгпредши мы, конечно, из вазочки вынем и сохраним для дальнейшего использования.

Гусев в ответ на это спокойно заявил:

— Будем вас, ребята, раздевать и проверять. Пока вы еще не ходили в туалет, не имели возможности сбросить ценность или перепрятать. Иного выхода нет. Раздевайтесь!

— Вы не имеете такого права, личный обыск возможен только по специальному разрешению, — возмутился я, хотя внутренне был спокоен, поскольку мне скрывать было нечего, возмущалась лишь моя юридическая душа, обеспокоенная нарушением гражданских прав.

— А мы вот сейчас запросим разрешения у Валентина Александровича, он как торгпред у нас и Бог, и царь, и воинский начальник, — ответствовал Гусев. Он снял трубку и сообщил торгпреду о том, что будет проводить личный досмотр, как договорились. И пошутил: «Валентин Александрович, я же Вам говорил, что в каждом человеке можно найти что-то хорошее — если его хорошо обыскать, ха-ха! Приступаю!»

Стало ясно, что вопрос с начальством согласован и придется разоблачаться. А что делать?

— Шмонать будете? — вдруг перешел на тюремный лексикон Коля Уткин, вообще-то вполне интеллигентный парень.

— Вот именно, — сказал как отрезал Гусев.

Мы начали снимать пиджаки, развязывать галстуки и расстегивать рубашки, демонстративно потряхивая ими перед Гусевым, который, тем не менее, брал каждую вещь, прощупывал ее, выворачивал карманы, мял в руках и снова тряс, а затем довольно-таки брезгливо отбрасывал проверенное барахло на стул в углу комнаты.

Все это напомнило мне неоднократно рассказанное моими старшими родственниками и знакомыми, а также виденное в кино и описанное в литературе проведение обысков в годы сталинских репрессий, которые тогда еще совсем недавно, буквально несколько лет тому назад происходили в реальной жизни. Все это обсуждалось и осуждалось не только в наших головах, в разговорах, беседах, но и в общественном мнении страны. Тогда уже началось зарождаться и формироваться сопротивление давлению государства, его силовых органов, по привычке разминавших свои мускулы на безответном населении. Это сопротивление, правда, вскоре ослабло, а потом и заглохло, но в тот момент идеи справедливости и законности еще бурлили в мозгах молодого поколения.

— Я догола раздеваться не буду, — решительно объявил я, — имейте совесть! У вас же нет никаких оснований подозревать нас в краже!

— Мы ни в чем не виноваты, — включился в перебранку Уткин, — может быть, здесь дырка или щель какая-нибудь где-то. Мы же не должны за все здесь отвечать!

— Думаете, что повеселились, напортачили и пошли? Как говорит наш торгпред: «Баран бараном, а рога задаром». Вы что, хотите с бриллиантом отсюда даром выйти — так это не выйдет. Снимайте штаны, дураки! — бросил нам в ответ безжалостный Гусев. — А то из вас котлеты сделаю.

Мы поняли, что крепостную стену в лице Гусева нам не преодолеть, и начали расстегивать брюки.

— Жалко, что нам не доверили обыскать Любу, — вполголоса обратился ко мне Уткин, снимая брюки и пытаясь их аккуратно сложить по отглаженным складкам. Я оценил его чувство юмора и хотел было посоветовать ему быть во время личного досмотра Любы поосторожней, учитывая известный всем в торгпредстве ревнивый и даже лютый нрав Колиной супруги, как в ту же секунду на столе защелкал — или лучше сказать, зазвенел — искомый нами бриллиант. Он неспешно вывалился на стол из манжеты Колиных брюк на глазах всех присутствовавших и даже немного как бы демонстративно прокатился по столу, искрясь всеми своими пятьюдесятью семью гранями. Остановившись, бриллиант как бы просигналил — а вот и я!

Мы с Колей практически задохнулись, потеряв дыхание от неожиданности, переходящей в радость, а Гусев досадливо щелкнул пальцами.

Не успел он дощелкнуть, как мы с Уткиным, толкаясь и отпихиваясь друг от друга в майках, трусах [9]   Сейчас мне эта пробежка напоминает известные сцены в одной из лучших советских комедий «Джентльмены удачи», где якобы беглые сидельцы в трусах и майках изображают спортсменов из общества «Трудовые резервы». и с брюками в руках рванули по коридору к туалетам — вот там-то и наступило настоящее облегчение.

На последовавшем незамедлительно после обнаружения бриллианта и натягивания брюк совещании у торгпреда все присутствовавшие были слегка в приподнятом настроении, которое обычно сопровождает окончание ревизии или отъезд большого начальства. Гусев, правда, пытался поднять вопрос о несоответствии мероприятий торгпредства по сохранности социалистической собственности требованиям времени и возросшим проискам врагов нашего государства. Торгпред, однако, уловив в этом наезд на его ведомство, отметил, что сохранность обеспечена, люди проверенные, все хорошо, и устремив свой взор на Гусева и выставив вперед указательный палец, искривленный в результате отложения солей, пробурчал:

— Я тебе говорил, что из этого роя не выйдет… ничего. Все на месте, все хорошо, никаких пропаж.

Улавливая развитие ситуации, секретарь парторганизации торгпредства, скрывавшийся для конспирации перед итальянскими властями за должностью секретаря профсоюзной организации, подтвердил, что и Коля Уткин, и я имеем хорошие характеристики (члены партии, характер советский, беспощадны к врагам социализма, преданы делу борьбы всех трудящихся — короче, лучше, чем у Штирлица).