Сергей Решетников - Усть-Илимские истории. В честь 100-летия ВЛКСМ

Тут Николай Иванович меня перебил:

– Ты что тут, бунтовать вздумал? Куда партия прикажет, туда и пойдешь работать!

И он был по-своему прав. Тогда интересы конкретного человека в расчет не принимались. Даже песня такая была:

«Раньше думай о Родине, а потом о себе».

Но у меня была своя правда и свои планы: учеба, аспирантура, которые были согласованы с ГК КПСС до вступления в должность на комсомольскую работу почти пять лет назад. Я был раздавлен. Мои жизненные представления о порядочности, обязательности слова и дела, казалось, были растоптаны. Сдерживал себя, чтоб не закипеть. Но тут выдержки не хватило: «А ты что, вся партия»? – со злостью в голосе произнес я. – «Да пошли вы все нах …!» – хлопнул дверью и ушел.

При этом я прекрасно понимал, что, говоря современным языком, за «базар» придется отвечать по полной программе. Меня это нисколько не пугало. Что будет, то будет. Как расправляются со ставшими неугодными людьми я знал не понаслышке. Однако уважение к личности Николая Ивановича Мальцева я пронес через всю свою жизнь.

Уже из дома позвонил Стасу Князеву – главврачу правобережной поликлиники – попросил его дать указание выписать мне больничный лист. Чувствовал я себя плохо, болела голова. На таком уровне, при моем обожествлении первого секретаря, подобного удара я не ожидал. Я расценивал это событие, как предательство данному слову, как обман со стороны старшего товарища. По-другому просто не мог.

Потом позвонил Мише Молчанову, сказал, что мне «хреновато». А он взял с собой Петю Баренко, Гену Соболевского, Игоря Картинцева – бывшего усть-илимца, приехавшего из Москвы, и всей командой они пришли ко мне домой. Естественно, загрузившись спиртным. Мы отметили приезд друга, забыв про проблемы, выпивали и болтали о жизни.

Спустя некоторое время, пришел Петя Чихирьков, он работал инструктором горкома партии. Пил, гулял за наш счет и втихаря позванивал в горком, докладывая обстановку. Мы только потом поняли цель его визита. Чихирьков «нажрался на халяву», он это любил, и слинял на полусогнутых ногах.

Вдруг тревожный звонок по телефону. Князев Стас сообщил, что мой больничный лист аннулирован. Горком партии почему-то в гневе. Просил быть начеку и извинить его, не в силах он противостоять горкому – руководящей и направляющей силе.

Через несколько минут вновь звонит телефон. Петя Баренко берет трубку и по обыкновению представляется: «Баренко, слушаю». Голос в трубке: «Мерзлый, позови Решетникова».

Мерзлый Александр Александрович – заведующий орготделом горкома партии, его еще называли Борман. Он небольшого роста, жгучий брюнет с красивыми проницательными голубыми глазами, худощавый, всегда опрятный и подтянутый. Такие мужчины нравятся женщинам-дюймовочкам.

Немного отвлекусь. Спустя несколько лет разразился скандал. Он, будучи уже секретарем парткома (с правами райкома) Усть-Илимского ЛПК, со свойственной многим мужикам похотью реализовал свое влечение к одной голубоглазой блондинке. А муж узнал, обиделся и начал писать в партийные инстанции «телеги» об аморальном поведении партработника.

Тут наш Борман познал на себе все прелести партийного разбирательства, но сумел выйти из передряги малой кровью. Я хоть и не переживал за него, но не злорадствовал, это точно. Родом он с Украины, когда с ним раньше разговаривали, он иногда вспоминал свою малую родину.

А сейчас я беру трубку.

– Сергей, твоя служебная машина с водителем у подъезда, срочно приезжай в горком.

Я попытался возразить:

– Уже вечер, я отдыхаю. Зачем такая спешность?

Но возражения не принимались:

– Приезжай или будет хуже.

Я поехал в неизвестность в родной горком, где честно проработал более пяти лет. Лучше бы не ездил. Ни один нормальный человек не смог бы понять и тем более принять того, что далее происходило в стенах горкома.

Тогда я еще не мог себе представить, с какой мерзостью – «мерзлостью» – придется столкнуться. В моем кабинете уже сидел судмедэксперт с пробирками, руководил процессом А. Мерзлый. Он потребовал, чтобы я дыхнул в трубку для медицинского освидетельствования степени опьянения. Я посмеялся над ними, поинтересовавшись о ДТП или другом подобном основании. Женщина медичка ерзала на стуле, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Я твердо сказал, что никуда дуть не собираюсь, и встал, чтобы уйти. Выход мне перегородили. Он бесконечно звонил по телефону, что-то докладывал, получал какие-то указания. Я смотрел на этих уже бывших коллег, и мне было противно. Больше всех старался инструктор горкома партии Володя Шелудько. За свою прическу он получил кличку «Перманент». Был он по своей натуре, как мне кажется, гнилым человеком. Бегал, заглядывал во все шкафы, выдвижные ящики столов, холодильник, сейфы. Искал компромат. Рвал когти, рыл, копал, стремился выслужиться. Его суетливая, угодническая манера напомнила мне шакала по кличке Табаки, гнусного заподлянщика из мультика «Маугли», который так же суетился и прогибался между всеми сильными и значимыми персонажами сказки Редьярда Киплинга.

В коридоре все это время толпились помощники, преданные шефу партийцы, их состав периодически менялся, но никто не сказал: «Что же это происходит, остановите это безумие!»

Партийная дисциплина и полная беспринципность. Потом, спустя время, в опалу попадал уже кто-то из них. Вытирая сопли и слезы, они покорялись силе и партийной дисциплине.

Немного отвлекусь от повествования. В своей жизни мне пришлось испытать на себе серьезные катаклизмы и потрясения эпохального значения для всей нашей страны СССР и России. Вспоминаю, как я с родными заходил в гастроном №1 на улице Карла Маркса в городе Иркутске в конце пятидесятых годов прошлого столетия. Все полки ломились от товаров. Я, пятилетний мальчишка, очень любил бананы. Потом я узнал, что их поставляли из южного Китая и Вьетнама. Стоили они около одного рубля за килограмм, но я выбирал это лакомство, жертвуя возможностью съесть взамен бананов пять порций мороженого пломбир. Оно стоило 19 копеек за порцию. Еще мне очень запомнился вкус мяса крабов. Крабы, как и ананасы, стоили 3 рубля 50 копеек за килограмм. Мясо говядины при этом в государственной торговле было по цене 1 рубль 60 копеек. В кооперативном магазине такое мясо стоило 2 рубля 20 копеек за килограмм. При этом надо учитывать, что в кооперативных магазинах и на рынке, который еще называли «базаром», ценообразование было с учетом затрат на производство товаров, а в госторговле цены были директивными, устанавливались сверху, исходя из каких-то своих соображений.

Тут вот и грянула хрущевская денежная реформа 1961 года. Надо полагать, что реформа проводилась наверняка с уверенностью в светлое будущее. И плюсов от нее было, наверное, не мало, однако и минусы были очень тяжелыми. Хотели как лучше. Опыта построения социалистического государства в истории еще не было. Поэтому эксперимент ставился, скорее всего, исходя из научного (диалектического или иного какого-нибудь материалистического) обоснования необходимости именно такой реформы. А еще мы воплощали лозунг: «Догоним и перегоним Америку»! Вот и стремились это сделать как можно быстрее.