Анатолий Цирульников - Неопознанная педагогика. Адыгея. Черкесские сады, или Плач под лезгинку

Господи, думаю я, кого создал ты? Кому подарил узор на кончиках пальцев?

…Складки, выпуклости, объёмы Лаго-Наки, – как божественные груди.

На обратном пути, в горах, купил у колоритного бородатого мужика в тельняшке чай на травах, с чабрецом, липой, мелисой душистой, боярышником, земляникой, зверобоем, сосновым побегом… Был и грецкий орех в меду. «Для мужчин хорошо», – посоветовал мужик.

Спускаемся. Темнеет, горы обволакивает туман. Закат. Тишина.

Махмуд, оказывается, до министерства преподавал в университете. Выросло поколение его студентов, некоторые уже профессора, а Махмуда взяли в управление, и так он стал молодым замминистра образования…

На обратном пути делюсь с Махмудом Каратабаном впечатлениями от увиденного. Только слепой не видит, что Россия – это богатство не кучки временщиков, а народов, этносов – каждый неповторим. Нужно ли стране это богатство?

Махмуд считает, что в центре совершенно не учитывают предназначение национальных республик. Для чего эти субъекты? Что вносят? Их рассматривают как обычные области.

И навязываются идеи, которые противоречат сути национальной республики.

Например, федеральный перечень учебников… «Какая необходимость, – говорит Махмуд, – включать в него национальный язык и проходить ту же экспертизу. Что проходят учебники математики? Кто в Москве будет экспериментировать с адыгейским языком?»

…Те же, думаю я, что экспериментируют со всей страной.

Махмуд: «О маминой истории… Она закончила иняз, пошла вместе с нами в детсад, потом в школу. Пришла в седьмую школу, не адыгейскую, в качестве преподавателя продлённой группы. Пришла в школу и ужаснулась полной пустоте относительно всего адыгейского в школе. Доросла до автора учебников, до руководителя методического объединения, до заслуженного учителя. Она как учитель национального класса придумывала мероприятия, и привела старика, который знал нартский эпос, историю, древность. И тут зашла завуч, и вот её реакция: ˝Ну, адыги – это не самая древняя культура на Кавказе, армяне древнее˝».

– Она этими словами показала свою суть. Не нейтральное отношение, а именно отрицательное, – говорит Махмуд.

Под флагом приведения в соответствие с законами РФ происходит выветривание всего, что есть особенного в Республике Адыгея.

– Да, – говорит Махмуд, – у нас есть парламент, есть флаг, да, прописано, что адыгейский язык является государственным наравне с русским. Но нет и такого простого закона, чтобы глава знал адыгейский язык. Нет права региона самостоятельно определять хотя бы компоновку учебника, программу по родному языку….

Вспомнился разговор с другим молодым руководителем на Кавказе. Мы обсуждали право девочек ходить в хиджабах. Он сказал мне, что ровесники из силовых структур к хиджабам относятся резко отрицательно. Думают, что тенденция не проявится, если в зачатке на уровне внешних проявлений исключат саму возможность.

Эти молодые ребята (и кто постарше) из госбезопасности диктуют, у них неконтролируемая, ни в чём не ограничиваемая власть, на всё есть ответ.

По телевизору показали сюжет: семья беспокоилась, что сын с женой и ребёнком могут что-то предпринять на религиозной почве. Парень уехал в исламскую страну, и они боятся. За сюжетом стоит федеральный канал. Но товарищи, которые «блюдят», – ничего не знают.

Конфликт – в ценностных ориентациях.

– Вот мы с вами сидели за столом, – говорил мне тот молодой человек, Шамиль. – Это советские люди, нерелигиозные, поколение шестидесятипятилетних. Это поколение, его нейтрализовали, чистый эксперимент – религиозности нет, уничтожили, но традиции народные ещё витают… Мне больно смотреть, от себя скажу, люди базируются на том, от чего остались одни названия. А религиозности они боятся.

И появляется новое поколение, этот парень, который уехал в мусульманскую страну и прислал «голосовой привет». У него со старшим поколением конфликт ценностей. Важных ценностей. Например, отношение к алкоголю: не садись за стол, за которым вино (я вспомнил, что когда хозяин дома, где мы находились, достал четвертинку, Шамиль тихо ушёл куда-то). И вот советское, вы сами видели, – говорил он, – и моё поколение…

– А блюстители, – спросил я, – из вашего поколения?

– Я думаю, – ответил он, – они исполнители просто. Им сказали обеспечить, и они исполняют. Если бы проявился интеллект, они бы так не делали. Ни интеллектуальной работы, ни изучения предмета, ни попытки понять, что движет кем-то. Всё чёрно-белое. Причём ещё будут тебя стыдить за твою позицию.

…Была некая программа кадрового резерва территорий. Пришёл идеолог, бывший тогда в фаворе. Собрали человек сорок в Кремле. Шамиль был среди этих сорока и выступил с предложением: почему бы в критерии не внести подбор людей с инновационным мышлением, управленцы относятся к такого рода людям.

«Ваш вопрос вызвал сложные чувства…» – начал свой долгий ответ кремлёвский ведущий. И ответ его свёлся к тому, что мы можем позволить себе роскошь творчества в культуре, образовании, в других сферах… только при условии жёстко построенной государственной системы.

– А это везде, – заметил Шамиль, – и в университетах, и в других местах никто не хочет передавать властных полномочий. «Им виднее». Москве виднее, Кремлю виднее, губернатору виднее, шефу виднее…

Ещё из того выступления, рассказывал мне Шамиль, запомнилось выражение «успешные подонки». Класс людей, двигающих общество: мол, мы осознаем, что они подонки, но «нам нужны их способности, успешность…».

Молодые и старые блюстители государства, думаю я. Всё для его величия. Человек – ресурс, не цель…

В доме Махмуда Каратабана я познакомился с его родителями. Папу зовут Анзаур Махмудович, а маму Асиет Юнусовна. Она – заслуженный учитель Республики, пишет учебники адыгейского языка для русскоязычных школ и начальных классов. В Адыгее много лет занимаются по её учебникам. Дедушка Махмуд, инвалид войны, тоже был учителем. А внук язык сам выучил.

В аулах, рассказывает папа заместителя министра образования, много русских людей. В школах русские классы. В маленьких аулах ещё говорят на родном языке, а в больших, и в городах, типа Адыгейска, куда свезли людей из затопленных аулов, – по-адыгейски почти не говорят.

(Их невестка, кстати, говорит и по-русски, и по-адыгейски, но с детьми по-русски).

«Мой аул затопили, – говорит мама, – какой красивый был аул, Ленинохабль… Малая часть культуры осталась. Даже как свадьбу играть, не помнят».