Алексей Митрофанов - Бульварное кольцо – 2. Прогулки по старой Москве

Нечто подобное там, как ни странно, наблюдалось. В частности, А. И. Свиньин писал: «За те ничтожные двенадцать рублей, которые вносились членом кружка в течение года, сколько пищи для ума и сердца получал каждый! Бывало, сядешь за общий чайный стол между таким и колоссами, как Писемский, Островский и другие, и слушаешь, слушаешь без конца их увлекательную речь, которая, что твоя музыка… Остроумию и каламбурам не было конца. По этой части наиболее других отличались Писемский и профессор Усов, оба страстные театралы и блестящие остряки».

Здесь же состоялась своего рода презентация – первый публичный показ – картины Флавицкого «Княжна Тараканова». После чего картину прибрел сам Третьяков.

А в соседнем доме (№19) в 1890-е годы жил знаменитый хирург Склифасофский.

Церковь Иоанна Богослова в Бронной слободе (Богословский переулок, 4) построена в 1665 году.

От внешней стороны бульвара начинается короткий Богословский переулок. В нем, по сути, уместилась только одна церковь – Иоанна Богослова. Этот храм в сознании москвичей был связан с публикой довольно неожиданной – со студенчеством, среди которых были в большой моде нигилисты. Дело в том, что в окрестных кварталах любила селиться университетская и консерваторская молодежь (квартиры в непосредственной близости от этих учебных заведений были сравнительно дороги. Таким образом храм сделался своего рода символом студенческой вольности. Ему даже песню посвятили:

Увы, после революции этот храм постигла общая участь. Надежда Мандельштам писала: «Где-то в Богословском переулке – недалеко от нашего дома – стояла церквушка. Мне помнится, что именно там мы заметили кучку народа, остановились и узнали, что идет „изъятие“. Происходило оно совершенно открыто – не знаю, всюду ли это делалось так откровенно. Мы вошли в церковь, и нас никто не остановил. Священник, пожилой, встрепанный, весь дрожал, и по лицу у него катились крупные слезы, когда сдирали ризы и грохали иконы прямо на пол. Проводившие изъятие вели шумную антирелигиозную пpoпaганду под плач старух и улюлюканье толпы, развлекающейся невиданным зрелищем. Церковь, как известно, надстройка, и она уничтожалась с прежним базисом».

Затем церковь закрыли. А под конец тысячелетия открыли вновь.

* * *

Отдельная тема – атмосфера Козихи – студенческого района, названного так в честь Козихинских переулков. Как уже упоминалось, селилось здесь студенчество не из богатых. Комната часто снималась на четыре человека, при этом на всю такую «коммуну» имелось только два костюма и две пары обуви. На занятия ходили по очереди. Вместо чая, а, тем более, кофе, заваривали дешевенький цикорий. Тем не менее, студенческая гордость не позволяла самостоятельно убираться в номере и стирать белье – для этого существовали приходящие горничная и прачка.

Бытописатель П. Иванов примечал: «Узкие, преузкие улицы… Небольшие колониальные лавочки с немытыми окнами. Отталкивающего вида ворота. Безобразные дворы – антисанитарные до последней возможности. И всюду вонь, смрадная вонь подвалов, отхожих мест и помойных ям. В воздухе словно носятся ядовитые испарения… Население почти сплошь состоит из пролетариата – людей без определенных занятий, мелких канцелярских служащих, вдов и женщин разного типа. Весь состав богемы Тверского бульвара имеет убежище в этих местах. Здесь обитает пьяное веселье рука об руку с вечной нуждой».

Тут-то и селилось бедное московское студенчество.

Чем только оно ни подрабатывало. В частности, в одной из московских газет было опубликовано неожиданное объявление: «Студент 3-го семестра утешает вдов и разводит сирот. Согласен за стол и квартиру. Б. Бронная, д. Чебышева, студенту Андрееву».

Впрочем, московский жулик даже здесь иной раз находил, чем поживиться. «Московский листок» сообщал в 1896 году: «1 октября по Малой Бронной улице какой-то оборванец тащил две кастрюли с горячим супом; оборванца задержал городовой и отправил в участок, где неизвестный назвался крестьянином Пономаревым, не имеющим пристанища; кастрюли с супом он похитил из коридора кухни в доме Чебышевой».

Дом Чебышева (он же Чебыши, он же Чебышевская крепость) считался одним из самых популярных студенческих пристанищ. С ним конкурировали разве что корпуса Гирша, стоявшие в начале Малой Бронной. Они были столь же нарицательны, и М. Осоргин писал в романе «Сивцев Вражек»: «На углу Малой Бронной студент покупал моченые яблоки и шел домой в Гирши, локтем прижимая распавшиеся листы Римского права».

Он же описывал типичную для здешнего студенчества картину быта: «Вернулся домой, в Гирши. На столе груда книг и немытая чашка. В остатках жидкого чая – несколько мух и немытый желтый окурок. Завтра нужно отдать прачке белье. И вообще нужно куда-нибудь на лето уехать».

Не удивительно – такой быт угнетал.

Чехов писал про студента, главного героя своего рассказа под названием «Припадок»: «Васильев жил в одном из переулков, выходящих на Тверской бульвар».

Складывалось впечатление, что все окрестные кварталы заселялись именно студенчеством. Что, разумеется, отражалось на жизни бульвара. В частности, в 1902 году газета «Московский листок» опубликовала короткую заметку под названием «Задержанный безобразник»: «11 июня кр. С-в, находясь в нетрезвом состоянии, явился на Тверской бульвар, где стал валяться на траве, а затем быстро разделся. Безобразника отправили в участок».

Наверняка «крестьянин С-в был из студенчества.

В этих же кварталах находилась и дешевая студенческая столовая (для тех, у кого вдруг появлялись какие-то деньги). Не удивительно, что это место использовали для всякого рода агитаций. До революции – антимонархических и антибуржуазных, а после революции – наоборот, промонархических и прорелигиозных. Один из православных активистов, некто Марциновский писал в своих воспоминаниях: «Весной 1920 г. мной был прочитан цикл лекций по вопросам этики и религии в Студенческой столовой на Малой Бронной улице. Одна из них была на тему: «Наука и религия».

Перед началом этой лекции подошла ко мне знакомая дама и тихо сказала: «Имейте в виду, что здесь находится тот самый чекист, который засадил в тюрьму профессора Кузнецова»…

Приблизительно в 3-м ряду сидел человек с гладко выбритым полным лицом и, ухмыляясь, что-то записывал.