Григорий Бабаков - Поезд милосердия

Личностью, сидевшей тогда в самолете справа от меня, был Таргеш. Если по-человечески, то Алексей Торгашов, но во времена нашего детства без кличек и прозвищ было ну никак. Это сейчас, глядя на современных подростков и школьников, я с удивлением обращаю внимание на то, что они общаются между собой по именам! У нас было не так. Не беру на себя право решать, что хорошо, а что плохо, просто у нас было так, а у них по-другому. Может быть, наши обращения друг к другу и казались со стороны не вполне приличными, зато у нашего поколения всегда был индикатор того, что наше созревание состоялось. Это можно было вычислить очень просто: в этот момент мы, мальчики, начинали обращаться к девочкам не по кличкам или фамилиям, а по именам, и это было очень волнующе. Пацаны же промеж себя общались посредством кличек всегда. Ну и Лёха не был исключением, поэтому он и Таргеш. Природа возникновения кличек была разной, но в подавляющем большинстве это всё были производные от фамилий, трансформируемые в зависимости от обстановки, особенностей моментных пристрастий и личностных характеристик того, кому давали кличку, или того, кто её изобретал. Клички в большинстве своем были необидными и, как правило, прилипали к своим носителям намертво.

Таргеш был гением. Он и сейчас гений, и останется гением на всю жизнь. Чрезвычайно умный парень – один из наших «академиков». Было в составе нашего класса, весьма, надо сказать, средненького, если беспристрастно оценить его по классической сухой шкале академической успеваемости, одно шикарное стихийное формирование. С точки зрения тяги к знаниям формирование это в нашем классе было сравнимо с жемчужиной в куче сами знаете чего. Группа эта, как и всё уникальное, не была большой и в штатном режиме состояла всего из трёх человек. Они подобрались и сдружились ещё в начальной школе и, будучи разными людьми, были накрепко сплетены между собой любовью к наукам. Их объединяло не только то, что они очень хорошо учились, их роднила ещё и совершенно дикая страсть к разного рода научным экспериментам. У этой троицы была гигантская испытательная лаборатория, где они проводили свои ежедневные опыты. Называлась эта лаборатория – жизнь. Они находили объекты исследования где угодно и когда угодно. Мне кажется, что, если бы мы тогда заперли их в темной, пустой, лишенной предметов и углов комнате, они и там бы нашли что изучить и познать.

Иногда к «академикам» пытались примкнуть иные личности, и иногда им это удавалось. Некоторые из них даже умудрялись задержаться в их группе на сравнительно долгое время. Но никто и никогда не стал в этой группе четвертым! К чести «академиков» надо сказать, что они никогда никому не запрещали присоединяться к ним, но кто мог выдержать такую жизнь долго?! Поэтому так они и прошли через всё школьное десятилетие втроем, незыблемые как три богатыря… от науки.

С Лёхой мы очень дружили. Много общались, ходили друг к другу в гости, часами болтали о самых разных вещах, и всё это несмотря на нашу диаметрально разную направленность и подготовку. Хоть мы и отличались друг от друга, как день и ночь, но что-то было в нас общего, какое-то единство душ наблюдалось. Все, конечно, со своими прибабахами были, но стержень общий какой-то был. Он-то нас и держал, как якорь. Всяко бывало, естественно, но точно говорю, дружили мы и уважали друг друга.

Вот так мы и ушли тогда в небо, сидя втроем и пялясь втихаря на стюардессу: слева – Митяй, справа – Таргеш, строго по центру – я, позади – Москва, а впереди – солнце и целая жизнь.

Через полчаса мы уже заняли свой эшелон на высоте девять тысяч шестьсот метров, развили крейсерскую скорость в девятьсот километров в час и плотно лежали на курсе Москва – Новосибирск.

Новосибирск вообще-то, как это ни удивительно, не был в списке городов, которые мы должны были посетить за эти двадцать семь дней, но, несмотря на это, мы умудрились побывать в нём аж дважды. Нет, не было никаких аварийных, упаси бог, посадок и прочих неприятностей, всё было гораздо проще. В первый раз мы оказались там, потому что у «восемьдесят шестого» без дозаправки от Москвы до Хабаровска не получается, а Новосибирск как раз посередине, вот и стал он для нас аэродромом подскока. Во второй же раз мы побывали в столице Сибири, когда уже ехали на поезде, остановившись на пару часов для пополнения запасов провизии и угля. То есть мы знаем, как выглядят в Новосибирске его стратегически важные точки – аэропорт и железнодорожный вокзал.

Полет проходил тихо и мирно: нас, насколько я помню, за все десять часов пути ни разу даже и не тряхнуло, как следует. В «восемьдесят шестом» вообще себя чувствуешь, как на корабле или как в роскошном отеле, а в таком, который достался нам, – и подавно! Лайнер наш был оборудован и снабжен по первому разряду. Вдоль всей плавной линии, проходящей по красивому контуру притолоки салона, были расположены лампы приятного света; кресла, впрочем, как и всё остальное, были новые; на стенах – пластиковое покрытие приятного оттенка с узором, выполненным с применением законов какой-то неземной геометрии и свойственным отделке только наших воздушных судов; светло-коричневые занавески, отсекающие салоны друг от друга; огромные экраны в каждом из трёх салонов, на которых крутили кино; ковры на полу; высота; скорость; стюардессы; самолетная еда – самое вкусное, что только может быть на свете; друзья… жизнь… А прибавьте к этому неподражаемую эндемичность советского воздушного флота, включающую в себя, помимо особенностей пластиковой отделки, ещё и уникальные подлокотники кресла, откидной столик с «утопленным» в уголке кружочком, куда надо ставить стаканчик с лимонадом, круглый вентилятор на потолке, какой можно встретить только в «Илах», и ещё много, много всего такого, что было и пока всё ещё есть только у нас! В тот момент время вообще перестало существовать. Оно остановилось, и фазу начала нашего приключения можно было считать полностью состоявшейся.