Денис Дубеев - Мемуары Барьериста

В милиции дежурный, скучая, слушает мой сбивчивый рассказ.

– Петренко!

– Ась?

– Сходи погляди, чё там такое…

– Щас побачу.

И Петренко в тогдашней темно-синей милицейской форме лениво плетется за мной по летней жаре.

На крылечке нашего дома сидит в дымину пьяный молодой мужик. Выломать дверь ему не удалось, он оставил эту затею, сидит пригорюнившись, и мучает его только один вопрос: – «Иде я?». Оказывается, он было решил посчитаться с соперником по сердечным делам, но перепутал улицу и двор. Теперь вот не знает, куда же его занесло… Дальнейшая судьба этого парня мне неизвестна, предполагаю, Петренко его отпустил. А старушка от своего перепуга отходила с трудом.

Конечно, и на Солнце есть пятна, и Пушкин в лицее тоже неуды получал. Были и более темные стороны жизни в Солдатском, но разве Сервантес закончил бы когда-нибудь своего Дон-Кихота Ламанчского, если бы о всех-всех-всех темных сторонах человеческой жизни писал? Ограничимся этим и мы.

Первые годы мой жизни – 1945 и 1946 просто голодными были, и это отразилось на мне. Официально считалось, что здоровьем я слаб, и врачи рекомендовали ограничить подвижность, освобождали от физкультуры и проч. А то, что этот «ослабленный» ребенок как медвежонок лазуч и любит подальше гулять – то это обстоятельство, будучи по тогдашним «материалистическим» представлениям «ненаучным», не входило в «научный» расчет. Мама же верила заключениям врачей абсолютно, например, не разрешала купаться в реке и в пруду, как это делали детки там все – ведь ВРАЧИ не велят! Когда же впоследствии я стал уже почти взрослым человеком, то медицина на основании новейших по тогдашнему новому времени аргументов признала свои былые ошибки и стала советовать как раз подвижность детям с диагнозом таким, как у меня. Для мамы это было потрясением и крушением веры в абсолютную истинность Просвещения, Науки, Медицины, а пишущий эти строки к тому времени уже настолько привык к своему почти врожденному недоверию миру «взрослых» людей, что только плечами пожал, узнав о том, что медицина по неведению своему помогала последствиям тяжких голодных лет и далее ослаблять организм. Ошибка в науке исправлена самой этой наукой, а это уже хорошо. В те же прелестные годы в прогретом летнем южнорусском селе я уходил подальше в заросли поймы реки и плескался там в бочагах, чтоб никто не заметил и мама узнать не могла. Да я и не так чтобы специально так делал – но если вода на пути, не возвращаться ж назад.

В каком возрасте я научился читать, точно сказать не могу. Скорее всего, меня, по правилам тех лет, до школы-то читать и не учили. Было мнение, что если ребенок научится до школы читать, то в первом классе ему будет скучно, он привыкнет смотреть на свое окружение свысока и на уроках шалить, а когда весь класс догонит его в ученье и дальше привычным размеренным темпом пойдет – то этот нежелательный стереотип ох как больно отзовется на нем. Ребенка нужно в других направлениях развивать – рисование, музыка, то да се. Для этого в Кузнецке у меня свои оригинальные возможности были, об этом как-нибудь пообщаемся в другой раз. Так что вряд ли я до школы умел читать, но это точно неведомо мне.

Во всяком уж случае, в число моих первых прочитанных изданий входили материалы по анатомии человека, причинах опасных болезней, предотвращению заболеваний, эпидемий и всего такого нехорошего в форме плакатов типа наглядных пособий для санитарно-эпидемиологического просвещения страны. Мама ведь до войны работала в медицине, затем сандружинницей была. Как известно, во время войны и в послевоенное время в связи с массовыми перемещениями людей и неустроенностью быта, худого питания, несчастий, горя, стрессов и прочих факторов, снижающих иммунитет, санитарно-просветительская и контрольно-наблюдательная функция добровольных санитарных дружин просто необходимой была. У мамы в Кузнецке что-то еще было на этот счет, и я прекрасно помню, сколь занимательными были те цветные наглядные пособия для меня. Одно из семейных преданий гласит: «К некоторой очень милой учительнице местной школы пришли подруги почаевничать и поболтать. Вдруг в комнату вбегает маленький мальчик и радостно кричит: – «Мама, мама! У меня есть сонная тетеря, вот тут!». Смутно помнится – это был я, но сам тот плакат с анатомией кровеносной системы на фоне скелета и мышц яснее помнится мне. Вывод из этого прост – этого мальчика просто скелетом не напугать, экая невидаль – ходит тут где-то скелет. Что-то серьезнее нужно, чтобы его испугать.

Но мы немножечко от темы отвлеклись. Как бы то ни было, еще в Кузнецке я начал охотно и с любопытством читать, а в селении Больше-Солдатском это просто в привычку вошло. Притом я достаточно быстро читал и удивлял этим сотрудниц детской районной библиотеки в селе. С самым невинным выражением лиц они спрашивали меня о содержании возвращаемых мною книг, а я, как наивно проверяемая овечка, с чувством, с толком, с расстановкой, с жестикуляцией и т. п. охотно и в лицах все рассказывал им, совсем не догадываясь, в какие инстанции они на меня «настучат». Обнаружилось это внезапно вот так:

Однажды прекрасным солнечным зимним днем шли мы с мамой куда-то по нашим личным делам, а навстречу попался нам какой-то немолодой уже человек и манерами, и наружностью вылитый чеховский интеллигент. Таких людей теперь уже не встретить, а тогда попадались еще, и вот этот живой представитель исчезнувшего Серебряного века здоровается с матушкой как с доброй старинной знакомой, они говорят о каких-то школьных своих делах, и этот человек как бы кстати заговаривает и обо мне. Оказывается, моя читательская активность стала известной в РОНО и вызывает некоторое беспокойство у понимающих в этом деле людей, в частности, у него. Все хорошее хорошо только в меру, и чтение – тоже. Слава Богу, мальчик не просто глотает книги, он усваивает их. Это хорошо, но в таких количествах чтение книг все равно отвлекает от реального мира, приучает к иллюзиям вместо реальных оценок, и как бы в дальнейшем просто мечтателем в жизни наш дорогой библиофаг не стал.

Разумеется, я привожу здесь уже позднюю реконструкцию разговора, но лейтмотив я и тогда уловил. Мне понравилось новое для меня звучное слово «библиофаг», а степень и характер опасности я стал понимать только уже взрослым человеком, когда столкнулся с беспощадной реальностью лицом к лицу. Должность этого человека, даже если мама и называла ее, пролетела мимо моих ушей. Едва ли он был учителем в единственной сельской школе, так как в этом случае я мог бы неоднократно видеть в школьных постройках его, и он не был бы мне, по моим впечатлениям, полностью незнаком. Сомнения нет – РОНО