Лев Липовский - Жизнь солдата

Но в шестом классе со мной произошло что-то невероятное. Я сделал вдруг необыкновенное открытие. Я заметил, что одна из наших одноклассниц лучше и красивее всех остальных. Мне нравилось ее лицо, белозубая улыбка, ямочки на щеках во время улыбки, темно-коричневые глаза, похожие на спелые вишни, волнистый волос с двумя косами цвета спелого каштана и даже коричневая плоская родинка на правой щеке, величиной с горошину. Она не уродовала ее внешность, а придавала ей еще большую привлекательность. У меня появилось желание всю чаще и чаще на нее смотреть. В школу я теперь бежал с надеждой ее увидеть. А ее появление в классе доставляло мне какую-то непонятную радость. Она притягивала мое внимание как магнит, мешая слушать учителя. Это была Оля Махтина.

В нашем классе стояли четыре ряда парт. Если считать первым рядом тот, что расположен вдоль окон, то Оля сидела на третьей парте во втором ряду, а я – на второй парте в третьем ряду. Мне было неловко оборачиваться, чтобы смотреть на нее. Но выход нашелся. Я клал голову на локоть правой руки таким образом, чтобы мои глаза могли свободно видеть лицо Оли, и смотрел на нее. Это было удобно и незаметно для других. Все ребята, да и учитель, могли просто подумать, что у меня болит голова.

Наверно, Оля почувствовала мое повышенное внимание к ней, так как я часто стал встречать ее неожиданный ответный взгляд. Взгляд ее всегда был почему-то радостный и веселый, а при улыбке он будто расцветал. Меня одолевало двоякое чувство, когда мы встречались взглядами. С одной стороны, я был рад ее взгляду, а с другой стороны, я опасался, что она догадается о моем увлечении. Я думал о ней везде: и в школе, и на улице, и дома. Я очень боялся, что о моем увлечении узнает мой друг Миша Нафтолин. Ведь я совсем недавно подсмеивался над его любовью к Хане Фельдман.

Миша – парень сильный и смелый, не то что я. Он не боится никаких насмешек. Он ходит даже домой к Хане. Дважды он и меня уговаривал идти к Хане за компанию с ним. Дом, где жили Фельдманы, стоял в самом низу Нижегородского переулка под глинистым обрывом Замковой горы. Когда я входил во двор, то почему-то думал, что эта вертикальная тридцатиметровая гора когда-нибудь обрушится и накроет их двор и дом. Но ни Хана, ни ее брат Моисей, ни их родители, наверно, не опасались нависшей горы, потому что расположились здесь надолго и вырастили большой фруктовый сад. Когда мы с Мишей приходили к ним, Моисей угощал нас яблоками, правда, очень кислыми, наверно, еще неспелыми. Хана с улыбкой выходила из дома. Она была рада приходу Миши. Но я не понимал, что Миша нашел в ней такого, чтобы влюбляться. Она была стройная, полная девочка с круглым лицом. На лице у нее лежал вечный темный загар. Она говорила, что это от южного солнца. Раньше они жили где-то на юге. Поэтому белозубая улыбка особенно выделялась на фоне темного лица. Я ничего в ней не находил, и поэтому иногда высмеивал Мишин выбор. А что бы сказал теперь Миша, если бы узнал о моем увлечении? Я очень боялся насмешек и поэтому прятал свои чувства за семью замками. Так лучше. Спокойней.

При случайных встречах с Олей на улице и во дворе школы мы молча шли рядом, как заговорщики, или, что было совсем непонятно, без всякой договоренности, одновременно пускались по двору наперегонки и очень радовались, что ни один из нас не уступает другому в быстроте бега.

– Как ты быстро бегаешь, – говорил я ей очень довольный нашим неожиданным соревнованием.

– Ты тоже быстро бежишь, – отвечала она, улыбаясь.

Мне очень хотелось протянуть руку и погладить ее красивые, волнистые волосы. А она стояла и улыбалась доброй улыбкой, как будто говорила мне: "Не бойся! Будь смелей!" Но я испугался этой затянувшейся паузы и, бросив: "Мне на волейбол!" – убежал на волейбольную площадку, где школьники играли в волейбол, хотя волейболом я мало интересовался.

Ох, как я боялся, что кто-нибудь заметит мой интерес к Оле Махтиной. И как я завидовал Мише Нафтолину! Ему было наплевать на все пересуды одноклассников. Он их не трогал, даже если они пускали насмешливые реплики по поводу его избранниц. Он просто делал вид, что не слышит их. Я бы так не смог. Я бы полез в драку.

Кстати сказать, Миша вскоре охладел к Хане Фельдман. Он увлекся своей соседкой по улице Зиной Плоткиной, подругой Оли Махтины. Зиной, конечно, увлечься можно. Она всегда была веселой хохотуньей. Она смеялась по поводу и без повода. Это был смех ради веселья. Когда в компании девчат присутствовала Зина, там всегда было весело. Поэтому Мишу легко было понять: с Зиной было веселее проводить время, чем с Ханой.

Не знаю, как это случилось, но Миша и Арон Шпиц все-таки узнали о моем интересе к Оле Махтиной. И как это ни странно, но они надо мной не смеялись. Больше того, оба признались, что Оля Махтина им тоже нравится. Я был поражен этим признанием. Еще бы, я держу в тайне мое увлечение Олей, а на деле оказывается, что я не первый заметил ее красоту. Ведь в этом признались мои друзья. А остальные мальчишки нашего класса? Наверно, она нравится всем мальчишкам нашего класса.

После таких размышлений вся прелесть моей симпатии к Оле улетучивалась. Во мне проснулось чувство ревности. Я совершенно забыл о наших молчаливых, случайных, а может быть и нет, встречах с Олей, о наших неожиданных соревнованиях по бегу, о наших встречных взглядах на уроках, о ее радостных улыбках – все выскочило у меня из головы. Теперь я целыми днями перебирал всех мальчиков нашего класса и сравнивал их с собой. И, увы, многие оказались намного лучше меня.

Взять хотя бы Яшу Дубровенского, который дает мне читать приключенческие книги. Он и выше меня, и полнее, и здоровее, у него круглое светлое лицо с красивыми губами. Он может любой девушке понравиться. А Яша Гуревич, наш «международник» – высокий, чернобровый, щеки всегда горят, как маков цвет, знаток всех событий в мире. Он всегда найдет тему для разговора с Олей, играть в молчанку как я не будет.

А Гена Плаксин, этот и вовсе красавчик. Не мальчик, а куколка. Правда, он меньше меня ростом и очень тихий. Он также, как и хромой Ефим Фрумин, не выходит весь учебный год из-за парты. На уроках сидит тихо и внимательно слушает учителей, а когда учитель вызывает отвечать на какой-нибудь вопрос, ничего не знает. Значит, он думает о чем-то своем. Но о чем? Может быть тоже об Оле?

Я очень сильно переживал эту ситуацию. Почему мама родила меня таким застенчивым? Был бы я посмелее, я давно бы договорился с Олей, чтобы она больше ни на кого не смотрела. Миша Нафтолин, наверно, больше всех понимал мое состояние. Однажды он предложил пойти со мной к Оле домой. Он протягивал мне руку помощи, как самый настоящий друг. Я живо представил себе, как я вхожу в Олину комнату – я почему-то решил, что у нее отдельная комната – здороваюсь, стою и улыбаюсь. И Оля улыбается своей радостной улыбкой. Но, о ужас, я никак не могу себе представить, о чем я буду говорить с ней! Не идти же к ней домой, чтобы помолчать.