Татьяна Фадеева - Превратности судьбы

Через несколько дней нам в деревне дали полдома. Летнюю половину, правда. В одной половине жили хозяева, а вторая стояла пустая, в ней жили только летом. Мы все вместе тетя Хельми с сыном, мама, бабушка и мы с Ирой устроились в этой половине дома жить. В колхозе нашлась какая-то работа для мамы. Нам выдали карточки на хлеб, правда, купить его можно было только в соседней деревне Лобаново, расположенной за несколько километров от Мишиной горы. В нашей деревне не было ни магазина, ни школы. Каждый день ходить за хлебом было сложно, поэтому мы ходили через день или два. Хлеб давали по норме, дома мама делила его на всех, но никто чужой кусок никогда не съедал.

Мы с Ирой пошли в школу. Школа находилась тоже в Лобаново. Дорогу сильно заметало, особенно в метель и пургу, снег доходил до колен. С трудом дойдем с Ирой до школы, а в классе учительница, ставит нам у горячей печки свой стул и говорит: «Садитесь, девочки, грейтесь и сушитесь». Целый урок иногда сушишь промокшие ботинки и чулки, валенок у нас не было.

Бабушка

Наша бабушка уже не вставала, мы ее кормили с ложки, сама она не могла кушать, в основном это делала мама перед уходом на работу.

Помню в один из зимних дней стоял сильный мороз. Мама ушла на работу. Мы с Ирой не пошли в этот день в школу и полезли греться на теплую русскую печь. А рядом с печью на лежанке спала бабушка. Надо было через бабушку перелезать, и я нечаянно наступила ей на ногу.

Я говорю: «Бабушка, миленькая, извини, я не хотела тебе больно сделать».

Она ничего мне не ответила. Мы с Ирой, притихшие, долго лежали на печке.

Когда мама пришла с работы, мы тихонько слезли с печи, и я рассказала ей, что наступила бабушке нечаянно на ногу, извинилась, а она мне ничего не ответила, рассердилась, наверное очень.

А мама печально сказала: «Бабушка умерла сегодня утром. Я вам не стала об этом говорить, потому, что боялась, что вы испугаетесь и из дома убежите».

Мужчин в деревне не было, все ушли на фронт, остались только мальчишки-подростки. На складе работал один мужик – инвалид с одной ногой. Да еще пара старичков малосильных. Председателем колхоза была женщина, она послала кого-то помочь маме яму на кладбище выкопать, дала ей колхозную лошаденку.

Я удивилась, увидев в окно, как мама пригнала лошадь, запряженную в сани, ловко повернула ее в нашем маленьком дворе, успокаивающе похлопала рукой по шее, и по одному этому уверенному движению было понятно, что она умеет обращаться с лошадьми. Тетя Хельми к лошади не смела даже подойти.

Мама с тетей Хельми притащили грубо сколоченный гроб. Один из местных старичков из досок его смастерил. Мы, дети смотрели по очереди в дырочку, оттаянную ладошками в морозном узоре маленького окошка, и я навсегда запомнила, как тетя Хельми с мамой вдвоем с огромным трудом, на пределе последних сил тащили тяжелый гроб с телом бабушки до саней.

Они вдвоем поехали бабушку хоронить, а нас дома закрыли, чтобы мы никуда не ушли. Помню, что сын тети Хельми Вилье сидел рядом со мной на кровати и все время что-то настойчиво спрашивал, а я не могла ему ответить, потому что была очень расстроена. Так мы похоронили бабушку. Шел 1943 год.

Елка

Накануне Рождества и Нового 1944 года наши мамы решили устроить нам праздник и принесли из леса небольшую пушистую елочку. А украсить-то ее нечем! Нет ни бумаги, ни клея, ничего нет, из чего можно было бы сделать елочные игрушки.

Тетя Хельми раздобыла где-то немного мякины, замесила из нее тесто, слепила симпатичные маленькие фигурки животных и человечков. Затем испекла их в печи, приделала веревочки и повесила на елку. Очень красиво получилось.

К нам заглянул один наш приятель из деревенских детей, увидел эту красоту и уже через полчаса все ребятишки из Мишиной горы прибежали посмотреть на эти румяные печенюшки, елочные игрушки.

Тетя Хельми ребят близко к елке не подпустила, даже для большей убедительности протянула перед елкой веревку и сказала: «Это украшения, их нельзя кушать, они колючие очень, потому что из мякины».

Смышленые деревенские дети сбегали домой, и принесли кто полбуханки хлеба, кто еще что-то и предложили меняться.

«Я не могу поменяться с вами, ваши родители ругаться будут. Это печенье есть нельзя», – объясняла им тетя Хельми.

Ребята ее все же уговорили. Тетя Хельми поменяла елочные игрушки из мякины на хлеб. Может наша елка стала и не такой нарядной без украшений, зато у нас получился сытный праздничный ужин.

Веселье

Помню, как-то зимой нам с Ирой уж очень хотелось кушать, а дома ничего съестного не было, «хоть шаром покати». Мы решили пройтись по деревне в надежде, что может кто-нибудь нас накормит. Отправились втроем, с нами пошел сын тети Хельми Вилье.

Постучались в дверь к одной старушке. Ира вытолкнула меня вперед. Она меня всегда вперед выталкивала, когда надо было разговаривать с незнакомыми людьми.

Старушка нам открыла, я ей и говорю: «Бабушка, нет ли у вас, чего-нибудь покушать? Очень кушать хочется».

И крестимся. Креститься ведь научились, потому, что народ в деревнях был очень религиозный.

Бабушка впустила нас в дом, принесла железную миску и налила в нее примерно литр простокваши, дала нам по ложке и сказала: «Ну, ешьте, больше у меня ничего нет».

Мы сели, начали наперегонки ложками работать. Да так громко у нас получалось ложками по железной миске стучать! Такая веселая «брякотня» началась, что все мы дружно расхохотались. До чего же весело мы смеялись!

Все время повторяли: «В пузо хоть что-то попало, так и весело стало!».

Бабушка смеялась вместе с нами до слез, а отсмеявшись, сказала: «Таких веселых нищих я еще не видела. Не похожи вы на нищих-то».

Мы поблагодарили бабушку, и пошли домой. По дороге все никак не могли угомониться, то и дело принимались хохотать.

Анфиса

Но не всегда нам так везло, как в этот раз, встречали мы и не добрых людей. Однажды я осталась дома одна, не помню почему мамы и Иры не было дома, и вдруг внезапно ощутила чудесный запах хлеба. У меня даже закружилась голова от этого благоухания, я почувствовала, что очень хочу есть. Это был не просто запах хлеба, а теплый аромат только что испеченного хлеба. Я вышла из дома и направилась на соседскую половину дома, меня вел туда голод. Робко постучалась и вошла в сени, хозяйка соседской половины Анфиса приоткрыла дверь в избу, но не впустила меня. Я тихо спросила, не найдется ли у нее кусочка хлеба. Она, наклонилась ко мне и глаза в глаза не громко, но резко ответила, что нет у нее хлеба. В дверном проеме я увидела, что двое детей Анфисы сидят за кухонным столом и макают пышные ломтики только что испеченного хлеба в миску со сметаной. Мне стало так стыдно и обидно, что я вернувшись домой, бессильно присела в наших темных сенях на корточки и горько заплакала. Обидно мне было за себя, а стыдно за нее.